Странные и удивительные мы (ЛП) - Айзек Кэтрин

— Джулия, надо съехать. Здесь слепой поворот, — сказал Эд.

Она шумно вздохнула и выдохнула, прежде чем посмотреть на него с горящими от бешенства глазами. Обида сжигала ее изнутри. На несколько секунд воцарилось молчание, которое нарушал только дождь.

И тут она развернулась и ударила его. Она бросилась на него всем своим весом и ударила в глаз. Я в ужасе закрыла рот руками, когда Эд попытался развернуться. Вывеска на повороте осветилась фарами.

— Джулия! — закричала я.

Она вновь села на место, пытаясь нащупать коробку передач, но ей не хватило реакции. И в следующие три секунды все, что я осознаю — это визг тормозов, мой собственный крик. Яркий свет. Темнота.

Глава 71

Пегги не удалось заснуть. В 5.30 утра она уже была одета. Сидя за кухонным столом, измученная, не способная сконцентрироваться на вчерашней газете, она думала о том, что ей не давало покоя всю ночь.

Она не может винить Кристофера — Стефано — за его чувства. Что это за мать, которая способна отказаться от своего дитя? Конечно, у него полное право злиться и не иметь ничего общего с ней. И все же ее интересовало, какую версию событий поведала ему Виттория? Без сомнений, в этом суть проблемы. Молодой человек был вежлив, как и любой итальянский мальчик из хорошей семьи. Но отчужденность его голоса будет преследовать ее до смерти.

Все прошедшие годы она мечтала, что наступит «великое перемирие». Надеялась, что сын смягчится, передумает. Но теперь ясно, что этого никогда не произойдет. Не будет открыток к Рождеству и электронных писем.

Несмотря на то, что ей запретили связываться с ним, она думала, что сын сам будет искать ее и однажды вернется в ее жизнь. Иногда только эта надежда поддерживала в ней силы и энергию. Но когда момент, о котором она мечтала, наступил, Пегги поняла, как сильно все эти годы цеплялась за призрачную возможность, за смутное желание.

Это наказание за то, что она позволила Кристин умереть. За то, что не замечала усталость дочери и вовремя не отправила ее к врачу. Вероятно, во время беременности она ела неправильную пищу. Но в те времена на питание беременных не обращали внимания. Или сделала что-то, отчего дочь ушла так рано.

Ей пришлось жить без Кристин и Кристофера. Большую часть своей жизни она была получеловеком, пустой версией себя. Дочь без родителей. Мать без детей.

Пегги взяла чашку чая, которую уже трижды подогревала в микроволновке, и сморщилась, сделав глоток остывшего напитка. Она выплеснула жидкость в раковину и открыла шкафчик в поисках тряпки для пыли. Вытирание пыли — единственное занятие в современной жизни, уже немодное, что отвлекало от боли. В гостиной Пегги побрызгала «Мастер Блеск» на каминную полку. Старомодный аромат, наполовину химический, наполнил легкие и попал в глаза.

Она яростно, до скрипа, до боли в предплечье полировала полку. Но как заглушить боль? Внезапно силы ее покинули. Пегги бросила тряпку и упала на колени, а потом перевернулась на спину. Она смотрела на тонкую паутинку, танцующую на ветерке. Ей нестерпимо хотелось исчезнуть под землей.

Позвонили в дверь. Доставка? Пегги с трудом пробралась к дивану и спряталась за дверью, чтобы почтальон не увидел ее через окно. Зачем она только заказала ту блузку в интернете? Еще один бессмысленный способ отвлечься.

Но звонок не прекращался. В конце концов послышался голос Джо, высокий и тревожный. Пегги лихорадочно вскочила на ноги, утирая щеки, притворяясь, что все хорошо. За дверью ее зять, худой и мрачный:

— Элли. Несчастный случай.

Глава 72

Эд

Яркий свет ударил по векам, но он не в силах поднять их. Ему казалось, что он лежит с Элли на пляже под высоким итальянским солнцем, нагревающим гальку под их ногами. Он уехал в Италию из-за проблем. Но каких?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он помнил запах солнцезащитного крема на ее руках. Помнил, как она, ложась загорать, говорила что-нибудь смешное. Как солнце блестело в ее волосах. Как она болтала ступнями в воде, а прибой обнимал ее лодыжки.

И все-таки он не на пляже. Липкая, холодная пленка на коже. Вес конечностей. Жар и тяжесть в глазах. Их даже не хочется открывать. Вокруг голоса. Нет сил слушать их и понимать отдаленные разговоры о переломах, морфине, опухоли мозга. Ему не хотелось говорить, пока не услышал рыдания мамы.

— Прошлой ночью мне приснилось, что он проснулся, а мы должны сообщить ему, что он не единственная жертва аварии. Это ужасно… Невыносимо.

Он хотел дотянуться до нее, взять за руку и сказать, что все хорошо. Но нет сил. Глаза закрыты. И он вновь погрузился в мир, где плыл через Лигурийское море, и Элли рядом с ним.

Глава 73

Над Портофино заходило солнце. Стефано сидел в одиночестве на своей маленькой террасе, потягивая Rossese. Но вино, несмотря на насыщенный вкус и аромат, не приносило удовольствия. Так же, как и завораживающий вид, обычно бесконечный источник очарования.

Отсюда можно наблюдать за добродушной, суетливой жизнью гавани. За лодками, снующими туда-сюда в бирюзовых водах, за сменой дня и ночи, за густой зеленью леса, возвышающегося над домами. Его небольшой сад — место для созерцания. Скромный участок лужайки и каменистым склоном за железной оградой, украшенной пышными оливковыми деревьями и яркими бугенвиллеями на стенах. Крошечный рай.

Но даже эта красота не могла унять беспокойства.

До сегодняшнего утра у него никогда не возникало желания увидеть биологическую мать.

Виттория была его мама во всех смыслах, и даже больше. Англичанин наполовину, он любил ее так, как только итальянец любит свою мать. Она понимала его лучше, чем кто-либо. Она всему учила — как делать ризотто, как давать отпор обидчикам в школе, как быть добрым. В детстве он никогда не спорил с ней. Она всегда права. Большую часть жизни он подпитывался ее обожанием, что, признаться, принесло большие неприятности в первые дни брака.

Как бы то ни было, две любимые женщины в его жизни заключили неохотное перемирие. Розе пришлось смириться с тем, что мать — особенная женщина для мужа.

Связь матери и сына нерушима. Даже на смертном одре, мысль, что он может искать встречи с Пегги, не давала ей покоя. Эмоции, затаившиеся в блеске ее глаз, наводили его на мысль о разговоре между ними за три дня до ее смерти.

— Вероятно все прошедшие годы ты задавался вопросами. Что произошло тогда? Почему мы уехали в Италию, разлучили тебя с ними? Но так было надо. Так было, и так есть. Лучше для всех, — шептала она.

Он целовал ее руки.

— Я знаю, ма.

Слабая улыбка появилась на ее губах.

— Однажды ты спросил о ней. О твоей биологической матери. Ты был маленьким, тебе было около семи. Помнишь?

Он покачал головой.

— Ты спросил, как ее зовут. Я ответила, что не знаю. Но это все равно не имеет значения. Потому что я любила тебя так сильно, как никакая мать в мире не может любить свое дитя. Я выбрала тебя, я очень хотела тебя. Ты был особенным. Я верю в это до сих пор.

В тот момент он понял, что в память о матери до конца жизни не осмелится нарушить ее желания.

***

Он проследил глазами за стрижом, пролетающим над ним. Силуэт птицы, словно морской якорь, прорезал небо и скрылся за домами. Стефано впервые в жизни почувствовал неудовлетворенность от кристально чистых и понятных взглядов.

Его вчерашний разговор с Пегги был коротким. Он только сообщил о ее внучке, приехавшей на его поиски. Но в тоне голоса женщины слышалось большое горе, любовь, тоска и сотни невысказанных слов.

Потом, как гром среди ясного неба, появилась Элли. Она была поразительно похожа на молодую Кристин, несмотря на темные волосы и медовую кожу. Даже голос, с легким акцентом портового города, с таинственными интонациями. И эти глаза, хоть и не голубые, как у Кристин, обладали тем же противоречием — ранимые и в то же время решительные.