Бенджамин Дизраэли - Адам Кирш

href="ch2.xhtml#id12" class="a">[101] избирательной кампании Гладстон вернулся к активной политической деятельности, выступив с серией страстных речей перед огромными толпами избирателей. Главной темой его выступлений, как и в предшествующие три года, стали злодейства Дизраэли, которого он обвинял в попытках сбить англичан с пути истинного. Долг премьер-министра, наставлял он слушателей, состоит «не в том, чтобы манить людей ложными призраками славы, дабы ввести в пагубное заблуждение, и не в том, чтобы потакать их слабостям, заставляя уверовать, будто они лучше, чем весь остальной мир <…> но в том, чтобы утверждать принцип, который признает равенство и братство народов». Он побуждал своих слушателей «вспомнить о святости имени христианина», которое несет каждый из них, и «принять твердое решение <…> перед Богом и людьми» отринуть «вредоносные и разрушительные ошибки» правительства Дизраэли. Он призвал Британию отомстить своему искусителю. «Народ — это сила, которую трудно раскачать, — гремел Гладстон, — но когда его раскачали, сопротивляться ему — дело еще более трудное и безнадежное».

Эти нападки были так упорны и использовали столь мощные религиозные образы, что перед ними не устояла даже броня дизраэлевского безразличия. В ответ он назвал Гладстона «краснобаем, который нафарширован софизмами, опьянен собственным бьющим через край словоизвержением и наделен таким воображением себялюбца, которое в любой момент готово предоставить в его распоряжение бесконечное число несообразных аргументов, дабы опорочить противника и возвысить себя самого». Среди своих он называл его «С. З.», то есть Сверхзлодей. Огонь взаимной вражды еще больше разжигала Виктория, которая возненавидела Гладстона так же люто, как его ненавидел Дизраэли. «Она скорее отречется от трона, чем встретится или согласится иметь дело с этим полоумным смутьяном», — бушевала королева.

Однако ход событий не оставил Виктории выбора. Если бы Дизраэли назначил общие выборы на 1878 год, непосредственно после своего берлинского триумфа, то консерваторы могли с легкостью одержать победу. Но он протянул до весны 1880 года, а к тому времени произошли существенные перемены. Успех Гладстона в Мидлотиане увенчал победу либералов, и в результате тори потеряли более сотни мест в парламенте. Свой вклад в эту неудачу внесли как войны в Афганистане и Южной Африке, так и морализаторские речи Гладстона. Но окончательно судьбу консерваторов решил резкий экономический спад, а в придачу к нему несколько лет застоя в сельском хозяйстве. «Насколько я понимаю, — объяснял Дизраэли, — нас обвиняют в том, что наступили „тяжелые времена“. Те, кто бедствуют, хотят перемен, причем неважно каких — они просто устали ждать».

В апреле 1880 года, после шести лет на посту премьер-министра, Дизраэли покинул его в последний раз. Их прощание с королевой напоминало расставание влюбленных. «Отношения с Вашим величеством были его главным, если не сказать почти единственным источником радости и интереса в этом мире», — говорил он Виктории. Дизраэли, конечно, преувеличивал, но не кривил душой. Королева оставалась единственной женщиной, которой он мог льстить и на которую хотел производить впечатление, и роль ее защитника давала ему одно из самых приятных и острых ощущений в жизни. Столь же неподдельна была и ее печаль, что она доказала, решившись на необычный шаг — написать ему от первого лица: «Когда мы будем обмениваться письмами — а я надеюсь на продолжение переписки по множеству предметов личного свойства, переписки, которая никого не поразит и никому не нанесет обиды <…> то, думаю, мы сможем писать на этот более естественный лад».

Дизраэли остался лидером консервативной партии. Однако ему минуло семьдесят пять, его здоровье оставляло желать лучшего, и он, по-видимому, почувствовал, что до следующих общих выборов уже не доживет. И тогда, вместо того чтобы отдать те силы, что у него еще сохранились, политике, он в последний раз обратился к своему первому призванию — литературе. Дизраэли возобновил работу над романом, который начал набрасывать сразу после «Лотарио», и в сентябре закончил «Эндимиона». Гонорар за книгу составил десять тысяч фунтов — неслыханная сумма, свидетельствующая об особой привлекательности автора для публики: ни прежде, ни в дальнейшем политик ранга Дизраэли серьезное художественное произведение не издавал. При этом его совершенно не тревожило, что он может уронить свой высокий авторитет, заработанный на политическом поприще, занимаясь литературой. Он не собирался отказываться от любой грани своей личности — был слишком горд и сознавал, что воображение романиста в немалой мере способствовало его политическому успеху.

Возможно, Дизраэли даже испытывал определенное удовлетворение, напоминая миру, что, хотя Гладстон и написал множество книг по истории и теологии, он никогда не смог бы сочинить роман. «Нет такой литературной формы, в которой этот господин не пробует свои силы, — насмешничал Дизраэли, — за исключением формы художественного вымысла, истинного мерила всех талантов. <…> Трудно представить себе что-либо менее музыкальное, более запутанное или неуклюжее, чем вся его писанина; он не создал ни страницы, достойной занять место в вашей библиотеке».

В первом своем романе Дизраэли предавался мечтам о политической карьере, которая, как он верил, ждет его в будущем. Теперь, в последней книге, он с грустью писал о карьере, остающейся в прошлом. Как и его создатель, Эндимион Ферраре — молодой человек, совершающий свой путь в политике в тридцатые и сороковые годы девятнадцатого века. Этот замысел позволяет Дизраэли погрузиться в воспоминания о политическом мире своей молодости и высмеивать его, хотя и без злости. Зенобия, светская дама, воплощает высокомерие своего теряющего величие класса. Когда кто-то объясняет ей смысл понятия «общественное мнение», она только смеется в ответ: «Что за нелепость! Да это просто другое название одного и того же. Как будто может существовать какое-то мнение, кроме мнения монарха и двух палат парламента». Мы слышим самодовольный голос дореформенных тори, и Дизраэли был одним из последних политиков, который его еще помнил.

В «Эндимионе» Дизраэли заново проживает свои годы ученичества — политические сплетни, дружбу-соперничество, даже страх публичных речей. «Эндимион впервые услышал, как сам говорит на публике, — пишет Дизраэли. — Пройдя через множество испытаний, он понял, что никогда в жизни не переживал так сильно». Но прежде всего Эндимион наделен таким же честолюбием, которое отличает всех героев Дизраэли. Когда некий уже поживший человек наставляет его: «Успеха в жизни можно достигнуть и не выделяясь из толпы», — он отвечает: «Но я имею в виду истинный успех в жизни. Я хочу стать публичным политиком». Тем не менее Эндимиону, примкнувшему к вигам в период, когда эта партия была у власти, удовлетворить свое честолюбие оказалось куда проще, чем Дизраэли. К концу романа Эндимион, еще молодой, занимает пост премьер-министра.

Это возвышение становится возможным благодаря Майре, его сестре-близнецу, персонажу значительно более волевому. Если Эндимиону Дизраэли приписывает