Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

не раз проявлял отвагу в военном деле и получил двух «Георгиев». За десять лет поручик Скобелев дослужился до генерала и первое время на Балканах был в должности начальника штаба у своего отца — генерал-лейтенанта Дмитрия Ивановича Скобелева, которого офицеры и казаки особенно недолюбливали за то, что он стар, медлителен в своих действиях и забывчив. Казаки хотели, чтобы ими командовал молодой генерал, дважды георгиевский кавалер — Михаил Дмитриевич Скобелев. Так в скором времени и случилось. Видимо, старик пошел на уступки сыну, с назначением которого на должность командира казачьей дивизии согласилась и Ставка главнокомандующего. Верещагин и Скобелев, узнав друг друга ближе, скоро стали неразлучными боевыми друзьями…

Брат Василия Васильевича, Сергей Верещагин, служил у Скобелева адъютантом и был у него на хорошем счету. На Балканах, как и в Туркестане, Василий Васильевич не носил военной формы, но с кавказской шашкой на узком ремешке и с револьвером не расставался. Штаб скобелевского соединения располагался в эти первые дни войны на левом берегу Дуная, в городе Журжево. С противоположного берега турки начали бомбардировать Журжево; в первую очередь подвергли обстрелу порожние баржи, стоявшие у берега, видимо принятые за десантные суда. Верещагин спустился с берега и пристроился с альбомом на одной из барж. Снаряды рвались вокруг: некоторые падали в Дунай — и от их разрывов фонтанами вздымались брызги, некоторые ударялись в крутой берег — и черный дым с желтым песком, с комьями земли и камнями высоко взлетал. Верещагин сначала бесстрашно наблюдал за разрывами снарядов и торопливо зарисовывал их форму и цвета, полагая, что в большом хозяйстве художника-наблюдателя пригодится каждая правдивая, вовремя схваченная деталь. Два снаряда угодили в баржу, где он находился. Оглушительный треск разрывов заставил Верещагина вздрогнуть. Он выронил альбом. Карандаш, зажатый пальцами, переломился надвое.

«Все-таки оробел, — подумал Верещагин. — Однако же цел и невредим».

Сделав еще два-три наброска, он дождался перерыва в бомбардировке и не спеша поднялся с полуразбитой баржи на берег, где его уже разыскивали.

Старик Скобелев, страдавший отрыжкой и потому прозванный среди офицеров «Рыгун-пашой», встревоженно спросил:

— Василий Васильевич, где это вы были?

— На одной из барж. Очень заинтересовался, как рвутся гранаты. Вот и наброски в альбоме…

— Вы что, ошалеть изволили?.. Это вам, голубчик, не Туркестан. Здесь, голубчик, турки, да еще с английским оружием! Если вы будете так себя беспардонно вести, вас ненадолго хватит.

Предостережение старика Скобелева подействовало на художника. Некоторое время он, соблюдая осторожность, писал обычные этюды, зарисовывал карандашом типы болгарских дружинников, русских солдат и пленных турок. Его наброски карандашом, иногда с письменным указанием цвета красок, делались на скорую руку, чтобы во время работы над картиной не забыть или до мелочей вспомнить всё как было. Однажды вели с допроса пойманного шпиона. Он оказался австрийским бароном, прокутившим свое состояние и по нужде рискнувшим сослужить службу турецкому султану, а заодно и его английским благодетелям. Нахлобучив на глаза шляпу и засунув руки в пустые карманы пиджака, шпион спускался по узкой лесенке из болгарской хаты, где только что был уличен в шпионаже. Его провожали усатые ротмистры, а на улице ожидал усиленный солдатский конвой. Шпион был уравновешен, спокоен и, казалось, улыбался. Верещагин, сидя на скамейке, напротив хаты, наспех набрасывал эту сцену.

Потом он спросил старика Скобелева:

— Ваше превосходительство, чего ради он так весел, разве не расстреляют?..

— Нет, Василий Васильевич, подлец оказался австрийским подданным, притом бароном. Адъютант его величества распорядился отправить мерзавца в Петербург. Там будут переговоры с посольством, и, вероятно, возвратят это сокровище австрийскому императору Францу-Иосифу…

В другой раз на высоком берегу Дуная Верещагин рисовал двоих казаков. Один из них внимательно всматривался сквозь солнечное марево в противоположный берег, другой — часовой-напарник — спокойно сидел на лугу и уничтожал в своем белье насекомых. Полуденное солнце жарко палило с бирюзовой высоты. Узкий островок разделял Дунай посредине. На другом, вражеском берегу то там, то тут дымились в зелени кустов костры. Движения турок не было заметно, но русские не сомневались, что они находятся на противоположном берегу и, возможно, наблюдают за поведением русских войск. И там, у турок, на прибрежных высотках, торчат жерди, а на них накручены промасленные тряпки, всегда готовые вспыхнуть, как сигналы о наступлении русских на Дунае.

— Ты бы, служивый, между делом рассказал, как сюда попал, на войну, да не скучаешь ли по дому? — обратился Верещагин к казаку.

Тот хитровато посмотрел из-под высокой барашковой папахи, улыбнулся и сказал:

— Попал, как все, ваше высокородие, на своем коне от Дону до Дуная почти галопом. А если о доме тужить, так незачем и служить. Казак наш, брат, человек особенный: ему война что чеботарю сапожное ремесло. Правду я говорю? Только чего с турка взять? Красные штаны да поганая трубка — вот и вся пожива. И тут уж приходится не наживы ради пику да саблю опробовать о басурманскую шею, а ради защиты православных болгар. Они же действительно нам братья родные: вроде не по-нашему говорят, а кажинное слово поймешь, много и кумекать не надо. Власы — волосы, брада — борода, по-нашему — мужик, по-ихнему — селянин. Какая же разница? А турок — тот и говорит не поймешь чего, и вместо бога — Магомет, черт его знает, какой! И на святой собор вместо креста полумесяц приладил! Вот доберутся руки до них, покажем мы им Магомета!..

— Драться они тоже умеют, — заметил Верещагин, не отрываясь от рисунка, с видимым желанием продолжить разговор.

— Еще бы! — согласился казак. — Их и Румянцев, и Суворов, и Кутузов били-били, пора бы уже и научиться… Да храбро они только головы режут мирным болгарам. Ну, те и бегут, и бегут в страхе. Нет, ваше высокородие, сами знаете — против русского солдата и казака им не устоять, никак не устоять! Позвольте вас спросить: вы, говорят люди, давно молодого Скобелева знаете, ну — как он? С виду вроде бы не трусоват… И с нижними чинами обращения держится хорошего.