Цесаревич Константин - Лев Жданов

— Вот, вот, я и права… Его разведут… Он женится… Пусть на принцессе, но я не хочу… Я себя отравлю… зарежу сына… Я…

— Ничего этого не надо, моя милая. Я не говорю, что он женится… Он прямо говорит: "Скорее удавлюсь, чем снова женюсь, да еще на немке!" Бедный принц!.. Но матери ослушаться нельзя… Она пишет, что он компрометирует и себя, и брата-императора… Наконец, что изменится оттого, если вы станете женой по имени только какого-нибудь из приближенных к нашему князю лиц? Все будет по-прежнему. Но приличия будут соблюдены…

— Вы думаете? Больше ничего?.. Хорошо, я не стану говорить "нет"… Только пусть он сам скажет, что я должна… Пусть осмелится…

— Если уж иначе нельзя… Хорошо, моя милочка… Я ему передам…

— Вот как! Ей угодно выслушать от меня лично? Думает, я не осмелюсь! — вскипел Константин, когда услужливая мадам Митон передала ему решение Жозефины. — Я сейчас же ей скажу…

— А я приготовлю Пижеля на всякий случай…

— Делайте, как знаете!

Жозефина еще не успела стереть слез после разговора с мадам Митон, не припудрила как следует щеки, не подправила бровей и сидела с распустившимися волосами и неподкрашенными губами перед зеркалом, когда послышались быстрые знакомые шаги и Константин в полной парадной форме, темный, как туча, вошел в будуар Жозефины.

Застыло в груди у женщины, похолодело и упало сердце. Она знала, что означает полная парадная форма, которую дома почти не надевал Константин, разве если хотел показать всю силу своей власти, проявить все напряжение грозного своего гнева.

— Вы желали меня видеть, сударыня?! — без всяких предисловий, отрывисто заговорил он. — Вот, я перед вами. Что изволите мне сказать?.. Ну-с?..

— О, Константин! Мой принц, я только хотела…

— Досаждать мне? Скандалить, как всегда? Не слушать голоса благоразумия! Не повиноваться верховной воле брата-императора и матушки моей императрицы? Да? Так я не смею ослушаться их. И вот мой сказ: замуж или как угодно… Но здесь вам более оставаться нельзя…

— Константин! — воплем вырвалось у потрясенной женщины. — Ты меня гонишь?..

— Ну, нет… Ничуть не гоню… — сразу смутясь и смягчаясь, заговорил совсем другим тоном Константин. — Но сама пойми: я человек, связанный своим положением… Ты останешься мне другом… Я дам широкие средства… Но здесь… оставаться здесь…

Он не мог досказать фразы.

— Хорошо. Понимаю! — кротко, почти умирающим голосом согласилась Жозефина. — А как же сын?.. Поль?!

— Он?! Ну, разумеется, ты всегда… вы всегда можете видеть вашего сына… Это ваше священное право…

— О, благодарю тебя хотя за эту милость… И… неужели, все-таки я должна выйти замуж? Для чего?

— Чтобы сразу покрыть прошлое. Покончить все толки, весь скандал… Мадам Фридерикс не станет… Понимаете… Будет мадам X, Y, Z… И больше ничего…

— Ну, пусть так… Я тебя слишком любила… и еще люблю… чтобы не решиться даже на такую жертву! Но в последний раз взгляни добрее… приласкай по-старому твою бедную Фифину… которая все отдала тебе… Свою молодость, свою страсть… свою красоту…

— О, с удовольствием… как же… Непременно! Я сейчас не совсем здоров… Что-то мне не того… Но как только станет лучше… Я всегда твой… Всегда…

— Как, и этой последней ласки ты не хочешь?! Ты отказываешь… О, я понимаю! Ты любишь другую… Ты не бросил ее, эту испорченную, хитрую, продажную дев…

— Молчите… не заставляйте меня забыть, что вы женщина… мать моего сына!.. Презренная…

— Боже! Он убьет меня… Умираю!.. И в обмороке ловкая француженка упала на ковер.

Прежде это пугало Константина, и он совсем смягчался, как ни был зол и разгневан на Жозефину.

А теперь он только посмотрел, пошел к двери, указал Пижелю, стоящему в ожидании, что надо войти, и сам быстро ушел.

Доктор сейчас же привел в чувство лукавую женщину.

— Где он? Ушел? Ах, доктор, дайте мне яду… Я должна умереть…

— Зачем, какой вздор! Пустое… Поживем сперва… А там, что повелит Судьба. Не надо ускорять события…

— Как, и вы против меня?! Что значит ваше "поживем"? Кто? С кем?

— Я с вами… Мне передавали: вам предложили выйти замуж… Я прошу вашей руки. Или плохой жених?

Упорно, но в то же время неуверенно, тревожно впился взглядом Пижель в Жозефину, которая сразу насторожилась.

Значительное приданое, обещанное бывшей фаворитке, улыбалось практичному французу, чуждому, как большинство выходцев из крестьян, всех пустых предрассудков.

— Отчасти от себя… отчасти нет… Очевидно, что-то успели узнать о наших… ну, как бы это?.. о нашей… "дружбе"… о моих способах лечить вас… И мне прямо намекнули… Даже, пожалуй, вся ваша опала — результат этих подозрений.

— Вот как… Значит, вы предали меня? Негодяй!..

Пижель опешил. Он сказал о воображаемых подозрениях, чтобы выбить Жозефину из позиции, сделать ее уступчивее на требования Константина. А получилась совершенно неожиданная комбинация.

— Вон негодяй? Предатель! — топая ногами в настоящем истерическом припадке, неистово кричала женщина. — С глаз долой, Иуда!.. Вон…

Статуэтка из фарфора, стоящая рядом, мелькнула, ударилась в стену и кусками шлепнулась с легким, мелодичным, жалобным звоном на паркет. Подушка с дивана полетела за статуэткой. Потом взвилась книга, подносик китайской работы…

— Вон, негодяй, предатель!.. — истерически выкрикивала Жозефина и воспаленными глазами отыскивала, что бы еще пустить в Пижеля.

Тот, бормоча невнятные проклятия, стал осторожно отступать.

— За последнего конюха пойду… за истопника… Только не за тебя, Иуду… Вон…

Он исчез. Мадам Митон, бывшая на всякий случай в соседней комнате, осторожно подошла, подавая воды:

— Ради Бога, успокойтесь… Ну, что такое?.. Ну, довольно… Вы ему лоб разбили… Это же сумасшествие…

— Лоб? Отлично… Он мне все разбил, этот Иуда… Вы не знаете… Чтобы получить приданное, которое дает мне Константин, он, этот урод… Он… Нет! Не за него… За кого угодно, только не за него…

Жених скоро нашелся.

Белокурый, старательный остзейский немец, полковник Вейсс, — он не стал справляться о прошлом своей жены, получив перед венцом прямо на руки ее довольно солидное приданное и целую деревню, вдобавок, в вечное владенье. Павел, конечно, остался в Бельведере…

7 марта 1820 года Жозефина обвенчалась со своим полковником и стала мадам Вейс…

А 20 марта Константин, счастливый, сияющий, принес Жанете манифест, который гласил, что "цесаревич Константин Павлович принесенною императрице Марии Федоровне и государю просьбою обратил внимание на домашнее его положение в долговременном отсутствии супруги его, великой княгини Анны Феодоровны, которая, еще в 1801 году, удалясь в чужие края по крайне расстроенному здоровью, как доныне к нему не возвращалась, так и впредь, — по личному ее объявлению, — возвратиться в Россию не может, — и вследствие сего изъявил желание, чтобы брак его с нею был расторгнут.

Вняв сей просьбе, мы предлагали дело сие на рассмотрение св. синода, который, на точном основании 35-го правила Василия Великого, постановил: брак цесаревича и великого князя Константина Павловича с великою княгинею Анною Феодоровною расторгнуть с дозволением ему вступить в новый, если пожелает"…

Дальше в манифесте точно было сказано, что если цесаревич женится не на особе соответственного достоинства, эта жена не царской крови лишается права носить титул и дети от такого брака лишены всех наследственных прав и императорского титула навсегда.

— Что, видишь, наша взяла!..

— Пока еще — твой развод, мой дорогой Константин, — печально ответила Жанета, — до нашей свадьбы еще далеко…

— Ровно два месяца. В воскресенье, 12 мая мы венчаемся…

— Что?.. Что ты говоришь?..

— Вот письмо моей матушки… Она и брат дают согласие… Что с тобой?.. Помогите!..

Сбежались Бронницы. Явился доктор.

Долго, как мертвец, бледная, холодная, без сознания лежала девушка. Наконец краска слегка заиграла на ее губах, на щеках. Слабый вздох вырвался из стесненной груди. Она, очевидно, пыталась раскрыть глаза, но сразу от слабости не могла.

— Видите, ваше высочество, — обратился к Константину доктор, который столько же боялся за него, сколько и за Жанету, — видите, опасного ничего нет. Графиня ожила… От радости еще никто не умирал… А вот вы, ваше высочество, выпейте теперь эти капельки… Чтобы с вами дурно не приключилось.

Бледная, но вся сияющая, с пышной фатой и флердоранжем, Жанета казалась небесным видением под темными сводами церкви королевского замка, где она ожидала жениха, окруженная только матерью, отчимом и сестрами своими.

Это было как раз 12 мая 1820 года.

Из посторонних свидетелей, необходимых при подписании брачного свидетельства, кроме покладистого, вездесущего графа Куруты, — здесь еще были Нарышкин, Альбрехт и Кнорринг.