Крестница - Саванна Эван

за руку, как под венец.

Я чувствовал, что скоро мне настанет конец.

И да, Серафим вновь был прав.

Рядом с родителями нас ждал тот, что муторно сказав:

— Серафим-Асмодей Львович. — произнес Бог Шаукат 3 и поджав губы, будто от жалости к мухе, что сейчас умрет, повел пальцем, чтобы я подошел к нему. Переглянувшись с сестрой, после её одобрительного кивка, я медленно пошел в сторону правителя. Чувство тревоги окатило меня новой волной, заставляя уйти в себя, казалось, что вот-вот кости покинут мои ноги и я упаду. Упаду в бездну страданий. Но я её не видел. Она могла поджидать меня справа, быть впереди, слева. Она могла быть где угодно, но показываться бездна не хотела. Чтобы мое паление в неё стало сюрпризом. Как оказалось, мутный омут находился прямо за правителем.

— Вы будите изгнаны за заражение вашей болезнью — потерей сил через раны. Вы имеете право хранить молчание, дело оспорить Вы не можете. — вдруг от взмаха его кисти, прямо за родителями открылся портал. Из него полезли манящие черные руки, оттуда был слышен адский рев, будто кого-то заживо резали. Этот портал я видел только по телевизору. Этот портал вел в мир людей..

Я стал отрицательно махать головой, пытаться вырваться, но все бестолку. Меня скрутили, руки стали гореть адским пламенем. Боль просочилась по венам, как воздух по капельнице. Моральная боль начала быстро меня убивать, слезы покатились по моим глазам, в панике стараясь отрегулировать поток моих негативных эмоций. Но опять же все бестолку. Мила стала плакать, девушка упала на колени и стала умолять Шауката пощадить меня. Я отвернулся, отвернулся, чтобы не смотреть на то, как ей больно. Она ревела, будто её избивали третий час подряд, заглушая крик людей из портала. Громкие всхлипы, рев.

Все эмоции отключились, казалось, что все это глупый сон. Меня ведут к порталу, тихий смех правителя, охи и ахи жителей. И, черт подери, душераздирающий плачь моей сестры. Хотелось успокоить её, обнять и сказать, что все будет хорошо, что я буду всегда с ней, но не мог. Просто напросто не мог.

— Умоляю вас, пощадите! — заплакала сестра и схватила меня за штанину, её холодные, как у мертвеца руки обдали меня новой волной чувств. Я тяжело обернулся и в последний раз встретился взглядом с сестрой. Её лицо. Помятый макияж, оно все пошло пятнами от слез, стертые в кровь руки. Об пол? Так быстро? В её взгляде было показано больше, чем в словах. Она говорила: не уходи, Асмодей. Не уходи, я люблю тебя, только, только не уходи.

Мой взгляд говорил тоже самое, сестренка, милая. Я всегда буду с тобой, мы будем встречаться во снах.

Она, будучи самым близким для меня, поняла мой взгляд и кивнула.

После чего моя нога насильно ступила в портал и я. Я умер. Моя душа сломалась навсегда. Без возврата, без возможности восстановления. Без излечения. Я не знал сколько это продлится и вернут ли меня в Мауэр, но я молился. Нет, не Шаукату. А Отцу, Сыну и Святому Духу..

20 марта 1919 года, Петроград.

— Дедуля, дедушка! Поиграй со мной, я на антресолях сыскала куклу! — я мельком взглянул на «внучку» и махнул ей рукой, чтобы она покинула меня. Смотреть на неё было тошно, губы в шоколаде, похоже на кровь, хорошее настроение. Она не заслуживает хорошего настроения. Как и все остальные. Внутри все рвалось и хотелось разбить все вазы в доме, когда со мной начинали говорить люди, что отныне звались моими родственниками.

Пятилетняя девочка надула губы и собралась выкрикнуть возражения, но от одного моего взгляда, захныкав, ушла. Тогда я, все еще терпя послевкусие секундного общения, лег обратно в кресло качалку и стал читать новую газету.

«Парижская мирная конференция завершает Первую мировую войну: Новые надежды на мир и прогресс»

«Большевики захватывают власть в России: Начало коммунистической эпохи»

«Подписан Версальский договор: Окончание Первой мировой войны»

После прочтения слов "Первая Мировая война" газета полетела в камин и сгорела до тла, как и мои воспоминания о гребаных немцах. Все люди такие глупые, такие мелочные, такие, такие, как Шаукат 3.

Как возможно начинать войну просто так?

Ведь неважны деньги, неважны взаимоотношения, зачем вы убиваете других людей сотнями тысяч своих людей? Вы идиоты? Никто на этой чертовой планете не пережил столько, сколько пережил я, но они все якобы страдают. Вы просто глупые ублюдки, которые ничего не могут решить, кроме как силой.

В этом мире все было ужасно, хотелось уснуть и не проснуться, но в наказание мне, я стал долгожителем. Жить без сестры — это муки, скука обнимала меня так, что чуть не делала удушающий.

Плохо. Больно. Страшно. Скучно. Грустно.

Все, что я могу вспомнить о тех временах. Не хотелось вставать с постели, ноги не шли, руки не работали, уголки губ замерли и больше никогда не поднимались.

Так же повторюсь, что хотелось задушить всех своих «родственников», ведь моей семьей были Мила и Агафон, те за кого я был и буду готов убить тысячи людей, без причины, просто если Мила попросит, то я убью всех. Без сожалений.

Еще мне казалось, что они рядом, я говорил с ними, но, к сожалению, связаться с реальным миром из Мауэра было невозможно. И это очень расстраивало меня, но, к сожалению, все мои попытки покончить с собой были неудачными. То поезд поедет в другую сторону, то нож тупой, то, спрыгнув с пятого этажа, попал в грузовик с соломой. Отделался парой ушибов. Вообщем, даже сдохнуть нормально не дали.

В тот день по-человеческим меркам я был старым, мне исполнилось 96 лет от роду, поскольку, когда меня изгнали, я заново родился. Но помнил все и всех. Помнил свою прошлую жизнь в Мауэре, но не мог говорить, от чего постоянно плакал, а моя новая мать думала, что я хочу кушать. В Петрограде я родился в семье сына Великого полководца Михаила Илларионовича Кутузова. Бедной моя семья не была, но и богатой тоже. Хотя, плевать. Не они же моя семья, они так, на одну жизнь, а Мила, Мила со мной до последнего вздоха. Либо, пока я не решу спрыгнуть с горы(единственная возможность умереть в Мауэре — это спрыгнуть с горы «Портасе» во время обряда).

Зато, после того как я проживу еще пару жизней и меня вернут в Мауэр, у меня будет фамилия, а это, несмотря на все, очень престижно. Людей после изгнания уважают, ведь они уже отбыли