Зима на Майорке - Жорж Санд

породы животных, любил изображать последних, причем нередко обращал их в остроумную пародию на человека.]

[2 Эжен Делакруа (фр. Eugene Delacroix, 1798 – 1863) – французский живописец и график, глава романтизма во французской живописи, колористические искания которого оказали большое влияние на формирование импрессионистического направления.]

Местность, где меня вместе с моим бедным четырнадцатилетним дитем, все это время сохранявшим храбрость духа, едва не смыло половодьем, была изумительна. В том своем ночном проявлении природа не переставала меня восторгать невероятной романтичностью, безудержностью и непокоренностью.

В разгар зимних дождей мы с сыном покинули Вальдемосу, для того чтобы с лютыми пальмскими таможенниками продолжить битву за пианино «Плейель». Утро стояло ясное, проходимость дорог была нормальная; но не успели мы завершить беготню по городу, как разразился ливень. Французы любят жаловаться на дождь, но они не видели дождь. Во Франции самый продолжительный ливень длится не более двух часов; тучи сменяют одна другую, образуя между собой хотя бы короткие интервалы. Майорку же запелёнывает одна сплошная туча, и остров остается под ней до тех пор, пока тучевая вода окончательно не иссякнет; так – безостановочно и с неослабевающей силой – туча продолжает опорожняться в течение сорока-пятидесяти часов, а бывает, что и четырех-пяти суток.

Ко времени, соответствующему заходу солнца, мы опять уселись в «бирлочо», имея намерение прибыть в Картезианский монастырь через три часа; однако прибыли мы туда лишь через семь, едва избежав ночевки бок о бок с лягушками в стихийном водоеме. Кучер находился в пресквернейшем настроении и перебрал тысячу причин, лишь бы не трогаться в путь: лошадь не была подкована, мул хромал, ось была сломана и еще бог весть что! Особенности майоркинской натуры мы освоили к тому времени достаточно хорошо, и дурачить нас было занятием бесполезным. Мы велели ему занять свое место, где он восседал первые несколько часов с самым загробным видом. Он не пел, отказывался угощаться сигарами, не осыпaл ругательствами своего мула, что уже само по себе подразумевало неладное; в его душе царил траур. Придумав нас застращать, он выбрал наихудшую из семи известных ему дорог. Дорога имела постепенный спуск и очень скоро привела нас к потоку, в который мы погрузились. Это был выступивший из берегов ручей, который затопил тележный путь и превратил его в реку, чьи бурлящие воды с шумом неслись прямо на нас.

Возница, уяснив, что напал не на робкого десятка седоков, в непоколебимости которых сомнений уже не оставалось, наконец, лопнул от своей злости, и небосвод затрясся от извозчичьей брани и божбы. Выложенные плитняком каналы, доставляющие в город воду с верховьев, вздулись наподобие ла-фонтеновской лягушки1. Из вырвавшейся на волю воды, не ведавшей, куда ей путь держать, образовывались сначала лужи, затем пруды, озера и, наконец, впадающие в море реки. Вскоре весь запас наименований святых, коими хозяин «бирлочо» божился, и чертей, коих он клял, был исчерпан. Бедняга уже вовсю наслаждался приемом ножной ванны, примерно такой, какую и заслуживал, по поводу чего рассчитывать на наше сочувствие он и не смел. Коляска была достаточно герметичной, благодаря чему мы пока еще оставались сухими, однако с каждой секундой, по выражению моего сына, вода прибывала. Мы продвигались наобум, рывками – то ударяясь о какое-нибудь препятствие, то угождая в яму, каждая из которых имела риск стать, в довершение всего, местом нашего погребения. В конце концов, повозка дала такой сильный крен, что мул замер сосредоточенно, приготовившись отдать Богу душу. Хозяин «бирлочо» приподнялся, прикидывая как бы это ему пробраться к обочине, находившейся поодаль на одном уровне с его головой, но вдруг передумал, угадавши при сумеречном свете в том, что казалось ему обочиной, переполненный ливневым паводком вальдемосский канал, из которого то тут, то там била фонтаном вода. Таким образом, наша дорога, куда перетекала из разливающегося канала вода, превратилась во второй, нижерасположенный, поток.

[1 «Лягушка, на лугу увидевши Вола, затеяла сама в дородстве с ним сравняться;… не сравнявшися с Волом, с натуги лопнула – и околела.» (сюжет басни «Лягушка и Вол» Крылов заимствовал у Ла Фонтена)]

Момент был трагикомический. Мне было не так страшно за себя, как за свое дитя. Повернувшись к сыну, я увидела, как он смеется, глядя на застывшего в нелепой позе кучера; тот, расставив на ширину оглобель ноги, стоял, оценивая взглядом находившуюся под собой глубь, напрочь потеряв всякую охоту шутить с нами шутки. Увидев своего ребенка таким уверенным, таким веселым, я поняла – ведь это сам Бог дает ему чувствовать то, что предопределено судьбой, и положилась на детское шестое чувство, которое дети не умеют выражать словами, но которое как будто бы витает над их головами подобно облаку, или исходит от них подобно лучу света.

Кучер, заключив, что не имеет никаких шансов избежать уготованной нам участи, и приняв на себя бремя с нами сию участь разделить, в неожиданном порыве героизма воскликнул по-отечески: «Не бойтесь, дети мои!» После чего он издал громкий клич и стегнул кнутом мула, который споткнулся, оступился, поднялся, снова оступился, наконец, опять встал на ноги и тронулся, оставаясь по брюхо в воде. Повозка одной стороной погрузилась в воду; затем от возгласа «Но-о, пошел!» перевалилась на другой бок. За криком «А ну, еще пошел!» последовал жуткий скрежет; вдруг нас тряхнуло с неимоверной силой, и экипаж, подобно подхваченному волной кораблю, чудесно избежавшему крушения при столкновении с подводными рифами, победоносно взял нужный ему курс.

Казалось, мы были спасены, мы даже не промокли; тем не менее, прежде чем мы оказались на своем горном склоне, заплыву нашей двуколки1 пришлось стартовать еще с десяток раз. Наконец, мы добрались до въездной дороги; но тут мул, измученный и напуганный ревом горного потока и ветра, начал пятиться в сторону пропасти. Мы высадились и стали толкать колеса, в то время как хозяин тащил своего «упрямого осла» за длинные уши. Таких высадок нам пришлось совершить бесчисленное множество, однако за два часа восхождения нам удалось продвинуться не более чем на пол-лье. В конечном счете, когда мул, увидевши перед собой мост, задрожал словно осиновый листок и дал задний ход, мы решили оставить дядьку с его каретой и скотиной и направились в Шартрёзу пешком.

[1 двуколка – двухколесная повозка]

Это была непростая операция. Обычно легко проходимая дорога теперь представляла собой бурный поток. Нам едва хватало сил удерживаться на ногах в несущейся навстречу воде. Вдобавок, нас поторапливали невесть откуда берущиеся другие потоки, падающие с высоты скал по правую сторону от