Обретение Родины - Бела Иллеш

Когда Тольнаи прибыл в лагерь, подполковник Филиппов был на боевом задании, и о результатах своего похода Дюла Пастор доложил первому заместителю командира по политчасти, худощавому, весьма подвижному майору с необыкновенно большими усами. Пастор представил ему Тольнаи. Майор обеими руками крепко стиснул руку священника.

— Янош Тулипан. Из Ижака, что под Кечкеметом, — отрекомендовался он.

Тольнаи полагал, что его станут допрашивать с пристрастием и тщательно проверять. Но он ошибся. Ни о чем не расспрашивая, Тулипан принялся говорить сам и тут же выложил все, что, по его мнению, было необходимо уяснить Тольнаи, дабы тот мог сразу же приступить к работе.

Разъясняя положение в отряде, его задачи, методы и средства борьбы, Тулипан особенно подробно говорил о том, какие задачи встанут перед венгерским народом после того, как придет освобождение.

В первые минуты беседы откровенность и многоречивость Тулипана несколько удивили и даже смутили Тольнаи. Однако он вскоре понял, что все события, о которых рассказывал Тулипан, на первый взгляд не имевшие, казалось, никакого отношения к предстоящей ему, Тольнаи, работе, в сущности, чрезвычайно для него поучительны. На основе этих событий можно было сделать далеко идущие выводы; прежде он ни о чем таком не думал!

Беседа воодушевила Тольнаи, и он решил немедленно приняться за работу. Но майор из Ижака посоветовал ему запастись терпением.

— Надо как следует выспаться, наесться досыта и чайку попить. Потом я покажу вам ваше рабочее место. Вы будете работать в типографии. Править листовки на венгерском языке. Это пока. А в дальнейшем… Но о дальнейшем поговорим после.

Отправив Тольнаи отдыхать, Тулипан вызвал к себе Прохаску. Иозеф Прохаска родился в Лече. В юности был типографским учеником в Рожно, затем наборщиком в типографиях Братиславы и Кошицы. Говоря одинаково неправильно, с заметным акцентом по-словацки, немецки и венгерски, текст на всех трех языках он набирал тем не менее быстро и безошибочно. Лет ему было около тридцати. Но выглядел он куда старше.

Прохаска был сухопарый человек с непомерно длинными руками, которые он, если не был занят работой, не знал, куда девать. Голова у него была почти овальной формы и совершенно лысая. Серые глаза долговязого наборщика смотрели добродушно даже в минуты досады и почему-то омрачались, когда он смеялся во весь голос.

— Иозеф, сынок, отныне у тебя новый начальник! Товарищ Тольнаи будет вести всю работу на венгерском языке.

— Человек-то хоть надежный?

— Ты должен отнестись к нему с полным доверием. Я ему поручаю ответственное дело. Надо ему помочь. Я немало о нем слышал, прежде чем познакомиться. Он станет добрым бойцом, вот увидишь! Словом, Иозеф, прими его получше.

Прохаска почесал в затылке и кисло поморщился.

— Вижу, ты меня понял, сынок, и вполне со мной согласен, — заключил Тулипан. — Этого я от тебя и ждал.

* * *

Для спанья Тольнаи получил в свое распоряжение тюфяк, или, иными словами, охапку накрытых плащ-палаткой сосновых веток, на которых можно было сравнительно удобно вытянуться. Тольнаи лег, но заснуть так и не смог. После всего услышанного от Тулипана лежанье на боку казалось ему ничем не оправданной роскошью.

Для полного счастья не хватало лишь одного: он не успел рассказать майору о себе, о своей жизни, о том, почему и как стал он антифашистом. Сколько ни порывался он заговорить об этом, Тулипан неизменно прерывал его:

— Да, забыл вас еще предупредить, дорогой товарищ, что…

Промаявшись несколько часов без сна, Тольнаи не вытерпел и снова отправился к Тулипану. Майор угостил его чаем. Пока священник осушал свои две чашки, Тулипан ухитрился опорожнить одну за другой целых шесть. Во время чаепития они почти не разговаривали.

Прохаска ознакомил Тольнаи с типографией, которая в походе умещалась в четырех железных ящиках. Их обычно переносили вручную.

— Есть у вас дети? — прежде всего спросил Прохаска. — Нет?.. А у меня в Кошице осталось двое ребятишек. При случае расскажу вам о них поподробнее… Словом, как только я посадил свою дочурку к себе на колени, меня больше всего поразило, что ее ручка, — и вся-то с мой большой палец! — ее крохотная ручка точь-в-точь вылитая копия моей собственной ручищи. Вот и про нашу маленькую типографию, если сравнивать ее с самой большой, первоклассно оборудованной пражской типографией, можно сказать то же самое. Наша типография выглядит не крупнее сорокашестимиллиметровой пушки. Но смею утверждать, эта мелкокалиберная штука стреляет подчас дальше дальнобойных корабельных орудий. Типография — это самое великолепное и самое действенное оружие на свете!

Оборудованный под типографию бункер освещался четырьмя коптилками. Их свет, правда далеко не ослепительный, давал возможность читать и писать. Одна из коптилок стояла на сколоченном из неотесанных досок столе. Тольнаи опустился возле него на пустой ящик из-под боеприпасов и при этом тусклом освещении принялся сочинять открытое письмо угнанным на фронт венгерским солдатам. Он изложил, стараясь быть по возможности кратки м, все, что собирался рассказать Тулипану и чего последний так и не выслушал.

Майор намеренно избегал откровенных излияний Тольнаи Он боялся, как бы тот, подробно рассказывая о себе, не подумал вдруг, что его попросту проверяют. А такое чувство весьма неприятно и нежелательно, и без него лучше обойтись. Да и вообще Тулипан имел обыкновение проверять людей не на словах, а на деле. «Работа скажет больше, чем самые красивые слова», — считал он. Венгр из Ижака неплохо разбирался в людях.

Но что касается Тольнаи, он все же оказался не вполне прав. Чудак священник принадлежал к числу тех, кто, если им некому излить душу, способны повествовать о своей жизни даже деревьям или облакам, медлительно плывущим над лесом. Излить душу ему требовалось непременно!

В своем открытом письме к гонведам, прежде чем начать рассказывать о себе, Тольнаи сообщил о своем отце-кустаре, который всю жизнь проработал в собственной захудалой столярной мастерской, полагая при этом, что он сам себе хозяин. Гнул от зари до зари спину у себя в мастерской и умер тридцати одного года от чахотки, не оставив жене и четырехлетнему сыну ничего, кроме долгов.

Вдова чахоточного столяра, выбиваясь из последних сил, сумела поставить сына на ноги. Петер стал гимназистом, получил стипендию и учился в знаменитом лицее Шарошпатаке. За эту стипендию вдова обязалась повлиять на сына, чтобы он непременно принял духовный сан.

«В роскошных американских отелях швейцарами нанимают негров. Их обязанность гнать из предназначенной для белых господ гостиницы тех своих черных собратьев, которые могут вознамериться туда войти. В нашей стране дают образование некоторым детям бедняков с единственной целью, чтобы они потом отгораживали от книг, отваживали от наук других бедняцких ребятишек, сыновей рабочих и крестьян. Вот такую роль предназначали мне!» — писал Тольнаи в своем открытом письме.

По окончании Будапештского университета — учился он всегда превосходно — Тольнаи был отправлен на казенный счет в годичную поездку по Германии, посмотреть свет. Но этот свет он разглядел намного лучше, чем того хотелось тем, кто послал его в Германию. И не только разглядел, но и понял. В те годы Гитлер уже откровенно готовился к новой мировой войне.

«Конечно, у меня сразу возник вопрос: какова же будет роль венгерского народа? Что за судьба ждет его во второй мировой войне?.. Ответ я получил от Гитлера, — писал дальше Тольнаи. — Один учившийся в Германии венгерский студент-медик, с которым мы случайно познакомились в трамвае, достал для меня первое издание автобиографии Гитлера. Оно меня не заинтересовало, так как я уже читал эту книгу в более позднем издании. Однако студент объяснил, почему каждому венгру следует прочитать именно то, что он мне предлагает. Обнаружилось, что в первом издании своей автобиографии Гитлер открыто заявлял, какую участь готовит он венгерскому народу. Он писал, что этот «неполноценный азиатский народ» нужно изгнать из Европы обратно в Азию, ибо земля нынешней Венгрии является германским «жизненным пространством». В поздних переизданиях эти откровения были из книги изъяты, и нетрудно догадаться почему. Когда Хорти и его клика впряглись в колесницу Гитлера, фюрер решил сначала использовать венгров в собственных целях, а уже затем, как только отпадет в них надобность, разом с ними покончить. Так я узнал и понял страшную, грозившую венгерскому народу опасность…»

По возвращении из заграничной поездки Тольнаи стал преподавать в Шарошпатакском лицее, который кончил в свое время сам. Пренебрегая осторожностью, он стремился рассказать своим коллегам преподавателям все, что видел, слышал и испытал в Германии. Но они остались глухи к его речам. Один даже счел необходимым прочитать ему нотацию: