Неживая вода - Елена Ершова

Загасил спичку и вышел в утреннюю стынь. В спину ему все несся тоскливый собачий плач.

Первой Игната увидела его соседка Рада.

Она вышла во двор с тазом в руках и направилась к развешенному по веревкам белью, но замерла, побелев, как одна из подмерзших за ночь наволочек. Подбородок Рады затрясся, а глаза стали совсем пустыми и напомнили Игнату безжизненный взгляд нави.

Он глянул на нее исподлобья, крякнул и опустил топор. Лезвие расщепило полено надвое и с хрустом вошло в колоду. Следом раздался глухой стук – это жестяной таз для белья выпал из рук соседки и стукнулся о присыпанную гравием дорожку. Прикрыв ладонью рот, Рада начала отступать медленно, не сводя с Игната испуганных глаз, – так отступают от внезапно встретившегося в лесу хищника.

«Я и есть хищник, – подумал Игнат. – Пришел день гнева моего, и кто сможет устоять?»

Он усмехнулся про себя и наклонился подобрать наколотые для растопки чурочки. Воспользовавшись моментом, тетка Рада метнулась в избу. Лязгнул, захлопываясь, железный засов. Колыхнулась на окне полинявшая занавеска – хозяева поспешно закрывали двери и окна от непрошеного гостя. Так, наверное, пять лет назад закрывались они от нави, да только не убереглись. Не уберегутся и теперь.

Пригревшись у затопленной печи, Игнат уснул и проспал несколько часов. Приснилась ему Марьяна – но не та, что уезжала, зареванная, в далекую Новую Плиску, и не та, что явилась из болот, скрученная из коряг и глины. Это была та Марьяна, которая впервые встретила Игната на пороге своего дома: строгая, насмешливая. Она теребила черную косу и улыбалась загадочно, словно ей были изначально известны все тайны, за которыми гонялся Игнат и ради которых оставил ее.

«Прости», – хотел было сказать он.

Но губы будто приросли друг к другу, слова жгли горло и не находили выхода. Игнат пробовал пошевелиться: мышцы окостенели, как у мертвеца. Сделав над собой усилие, он рванулся и проснулся. Сердце отстукивало рваный ритм, в легких саднило. Игнат поднялся с кровати, пошаркал к рукомойнику, зачерпнул в горсти стоялой воды – от нее шел запах ржавчины и затхлости, но Игнат не побрезговал, окунул в ладони лицо, и сразу полегчало. Он по привычке хотел пощупать узелок с заветной колбой, но вспомнил, что спрятал ее в пустующем доме лекарницы. Оттого, видать, она и приснилась.

В тот же миг в дверь кто-то осторожно постучал.

Игнат на цыпочках прошел в сени и замер, прислушиваясь. Снаружи слышалось хриплое сопение и переругивание мужиков.

– Вроде подошел кто-то. – Игнату почудился слегка простуженный голос дядьки Касьяна. – Ну, сейчас проверим, что там за щучий потрох поселился.

– Тише! Чего ругаешься? – зашипел второй, и он вполне мог принадлежать Егору. – Услышит!

– Так что с того? – огрызнулся первый. – Не черт ведь, чтоб бояться.

– Черт не черт, а Рада сказала – страшный стал, заросший, как леший. Смотрит недобро. Думала, с топором к ней кинется, зарубит. Надо было его тогда в лесу-то ножиком…

Игнат отпрянул. В груди стало горячо и тесно от вспыхнувшего гнева, к лицу прилила кровь. Игнат рывком распахнул дверь, и мужики вздрогнули от неожиданности, отступили. Егор так и замер на полуслове, его лицо побелело, и тем отчетливее на нем проступил розовый рубец – росчерк нави. Рядом, насупив щетинистые брови, стоял Касьян – он посерел от испуга, но все еще храбрился. На скулах играли желваки, ноздри раздувались по-бычьи.

– Значит, вернулся, – глухо проговорил он.

Игнат спокойно оперся плечом о притолоку.

– Вернулся, – подтвердил он. – Нешто уже слух пошел?

– Как не пойти, – проворчал Касьян. – У баб тайны на языке не задерживаются. Вернулся-то зачем?

Говорил он просто и буднично, словно не было никогда договора с навью, словно не держал он в руке охотничий нож, не бросал в тайге двух беспомощных людей. Что делал Касьян после той ночи? Выпил для спокойствия полуштоф бражки да уснул в обнимку с женой под завывание вьюги и навсегда вычеркнул из своей жизни Игната с Марьяной, как еще раньше вычеркнул Званку. Теперь он окончательно совладал с испугом и стоял, подбоченившись, глядел на Игната недобро, всем видом говоря: «Не рады тебе здесь. Убрался бы подобру-поздорову».

Игнат спокойно выдержал его взгляд и ответил:

– Дело неоконченное есть.

– Какое такое дело?

– В дом зайдите, там и поговорим, – сказал Игнат и, отодвинувшись с прохода, ухмыльнулся. – Чай, не навьи, чтобы важные разговоры на улице вести.

Молчавший все это время Егор вздрогнул и глянул на Касьяна, будто спрашивая у товарища: что, мол, делать будем? Касьян не повел и бровью.

– Ну что ж, раз хозяин не против, зайдем на огонек, – мрачно отшутился он.

– Так ведь… – плаксиво начал Егор.

Касьян глянул на него так, что мужик сразу прикусил язык и понурился. Не перечил он в ночь расправы над Игнатом, не стал перечить и теперь.

– Идем, – твердо сказал Касьян. – Не для того и мы сюда пожаловали, чтобы уходить не солоно хлебавши.

Он решительно шагнул вперед, и Игнат посторонился. Егор потоптался на пороге, обернулся через плечо, вздохнул и мелко перекрестился.

– Помоги, Господи, – и шагнул в полумрак коридора. Вздрогнул, когда за спиной спокойным тоном произнес Игнат:

– Поздно вы, дядя Егор, Бога вспомнили. Тем Господь не помогает, кто с нечистым водится.

– Молчи! – визгливо, по-бабьи, выкрикнул Егор. Повернулся на пятках, уставил на Игната лихорадочно блестящие глаза. – Много ты знаешь!

– Да узнал поболее прежнего, – ответил Игнат. Помолчал и добавил тихо: – Может, и поболее вашего.

Больше не сказал ничего, прошел мимо Егора, ссутулившись, запалил в красном углу лучину – за время его отсутствия в доме то ли перегорела проводка, то ли местные жители отрезали и растащили для своих нужд провода. Но налаживать электричество Игнат не стал. Знал: надолго тут не задержится. Не родным домом казалась ему Солонь – осиным гнездом. Взгляды мужиков жалили спину. Но Игнат не повернулся. Поправил светец, подвинул чан с водой под лучину, и пополз кверху сероватый дымок, тусклым заревом осветились почерневшие оклады икон.

– А ведь черти честнее вас оказались, – сказал Игнат вслух. – Обещали не тронуть – и не тронули.

– А ты нас, малец, не стыди, – хрипло за спиной огрызнулся Касьян. – За душой у тебя ничего, кроме бабкиного дома, да и тот гнилье. А ты поживи с наше, погни спину на этих землях, обрасти скарбом. Посмотрим, как запоешь да на что решишься, когда твоим родным расправой угрожать начнут.

– А вам решиться не тяжело было, – ответил Игнат и повернулся к гостям. Те вздрогнули снова. Должно быть, хоть и вымылся Игнат, как мог, в ржавой воде, хоть и переоделся в чистое, но сбрить бороду и подстричься не успел, и от этого его лицо казалось угрюмым и мрачным, будто у беглого каторжника. – Не впервой вам людей на смерть посылать, – продолжил он. – Сначала Званка. Потом Марьяна. Да ведь и не случайно выбрали. Заранее все планировалось. – Игнат криво усмехнулся, подметив на лицах гостей смятение, добавил: – Марьяна вам чужачка. Званка – дочь пьяницы. Таких отдать не жалко.

– Да отчего же? – эхом откликнулся Касьян. – Жалко. Нешто мы звери?

– Все души живые, христианские! – поддакнул Егор, завел глаза к потолку и перекрестился снова. Игната пробрало дрожью: неуместным и фальшивым показался ему этот жест.

– А ты нами не брезгуй, – продолжил Касьян. – Ты ведь ничем не лучше. Тоже ведь с нечистым договор заключил. Разве нет? Иначе не выжил бы. Да и то сказать – с детства с навью повязан.

Слова ударили, будто пригоршню снега в лицо бросили. Лучина затрещала, заплясали по стенам серые тени.

– Что ты мелешь! – прикрикнул Игнат. – Что значит – с детства повязан?

– А это хорошо бы у бабки твоей спросить, – елейным голосом отозвался Касьян. – Только померла она, все рассказать не успела. Так придется теперь мне. Говоришь, больше нашего знаешь? А знаешь ли, что навь – это мертвяки ходячие?

– Знаю, – сказал Игнат и вспомнил чудовищ, закосневших в колбах и ожидающих воскрешения. Не дождались: огненная метла прошлась по лаборатории, превратила армию монстров в груду пепла.

– А слышал, что черти христианские души к себе заманивают? – продолжил Касьян. – Посулами да хитростью, чтобы потом сделать себе подобными?

Он сощурился и пытливо оглядел Игната, а тот как ни крепился, но все же стушевался под взглядом. Тоскливо стало на душе, тревожно заколотилось сердце в дурном предчувствии.

«Только душа светлая и чистая через запретные земли может пройти и с мертвой водой вернуться», – вспомнились слова лесной ведьмы.

– Забирают, значит, безгрешные да чистые души, – будто издалека, донесся хриплый голос Касьяна. – А у кого души-то чистые? У детей, Игнат. У мальчишек наших солоньских да малотопинских, да из других сел и деревень – во всем Опольском уезде хватает. Хочешь, черта лепи, а хочешь – праведника. А кому охота своего внука в чертях видеть? Кому хочется дочь с мертвяком венчать? Вот и оберегают люди своих детей да внуков, ведь нечисть в этих краях испокон веков обитала. И не было от нее ни спасения, ни откупа. А теперь – то ли перебили навь, то ли сама вымирать начала, но надежда появилась у нас, Игнат! – Касьян ухмыльнулся краем рта. – Оттого тебя бабка Стеша дураком и славила. С дурака, мол, какая нави польза? Авось обойдут стороной, не утащат в гнезда свои, в преисподнюю. А чтоб тебя не утащили – отдала им в откуп Званку Добуш. – Он подмигнул Игнату заговорщицки и понизил голос: – Понял теперь? Бабку твою уважали да верили ей. А от Добушей только проблемы в деревне были. Выменяли твою жизнь на Званкину, а тебя подальше из деревни отправили. Не думали, что ты, дурак, вернешься. Не ждали и теперь.