Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ) - Шолохова Елена

— Угу, не забудь еще рассказать, как лапал Гордееву, — с наездом отвечает ему Смолин.

— Ч-что? — переспрашивает Арсений Сергеевич, ошарашенно моргая. — Что ты несешь, подонок?!

— Я — подонок? — хмыкает Смолин. — А ты кто тогда? Ну окей, приедем и спросим у директора, нормально ли это, когда учитель-мужик при каждом удобном случае пристраивает ручонки на задницу своей ученицы?

— Я? Да я никогда… я не… Как ты смеешь?! Даже если и что-то было… если случайно где-то задел, то это же просто… — Арсений зачем-то прячет обе руки за спину.

— Ну да, — ухмыляется Смолин. — У тебя это «случайно и просто» постоянно, на каждом уроке. Ты от нее вообще не отлипаешь.

На миг меня тоже берет оторопь. Такого я не ожидала даже от Смолина.

— Не смей мне тыкать! Ты вообще трус и слабак! — негодуя, выкрикивает математик. — Я знаю, почему ты не пришел на олимпиаду. Побоялся проиграть ей! У тебя же одни понты! А сам ты без твоего папочки ноль! Пустое место!

Я вижу, как страшно темнеет лицо Смолина. Какой лютой ненавистью вспыхивает его взгляд. И понимаю — еще немного и он кинется на математика с кулаками. Тому бы замолкнуть, но он лишь провоцирует и распаляет Смолина еще больше.

На крик оглядываются люди. Кто-то, по-моему, побежал вниз за охраной.

— Стас, — встаю я перед ним, желая одного — скорее положить конец этой ужасной сцене.

Но он даже не реагирует, угрожающе надвигаясь на оступающего математика. А у меня ощущение такое, что я пытаюсь остановить несущийся поезд.

— Стас! — повышаю я голос. — Пойдем проводишь меня?

Наконец он переводит на меня свой жуткий взгляд.

— Сама не дойдешь? — бросает грубо, почти с такой же ненавистью.

— Пожалуйста, — прошу тише, уже не особо и надеясь.

Несколько секунд он смотрит на меня. Глаза его как черные бездны, в которых полыхает и слепящая ярость, и жгучее отчаяние.

— Идем, — вдруг соглашается он. Мрачно, хмуро, явно нехотя, но соглашается. А я боялась, что до него сейчас вообще невозможно достучаться.

— Женя… — неуверенно окликает меня Арсений Сергеевич, но ему отвечает Смолин. Матом.

И мы уходим. Вдвоем. К счастью, математик за нами не увязывается.

Смолин идет впереди, сунув руки в карманы, меня не ждет. И даже не оглядывается. Я едва за ним поспеваю. Только у лифта его догоняю.

Бросаю на него украдкой взгляд. Лицо как каменное. Челюсти стиснуты так, что скулы выступают. На меня он не смотрит, но я чувствую, как внутри он все еще кипит и клокочет. Как мощными волнами от него исходит злость.

Подъезжает лифт, двери распахиваются. Меня он молча пропускает вперед. Я становлюсь спиной к задней стенке. А Смолин — спиной ко мне, лицом — к дверям.

— Шестнадцатый, пожалуйста, — прошу его.

Без единого слова он нажимает кнопку и снова убирает руки в карманы. Мне хочется сказать ему что-нибудь, развеять это тяжелое молчание, но я не знаю даже, как к нему такому подступиться. Напряжение просто зашкаливает.

Я смотрю на его затылок, на шею, на плечи. Я слышу, как тяжело он дышит. Слышу, как гулко и часто колотится собственное сердце.

Ничего, поднимемся и поговорим. Что-нибудь придумаю.

Двери смыкаются, и как только кабина, дернувшись, начинает движение, Смолин вдруг резко оборачивается. Делает шаг ко мне. Я не успеваю ни о чем подумать, а его горящий взгляд уже вот, перед глазами. Его рваный вздох обжигает щеку. Его рука у меня на затылке. Его губы находят мои и впиваются поцелуем, жадным, жарким, нетерпеливым…

58. Женя

В первый миг я теряюсь от неожиданности. Но эта оторопь длится всего несколько секунд. Вспыхивает в уме: мы не должны… надо остановиться… Однако эти мысли почти сразу гаснут, как и все прочие.

Смолин сорвался. И его стихийный напор сметает всё. Оглушает. Выбивает воздух из легких. Выбрасывает из реальности.

Меня будто затягивает в стремительный водоворот. И я сдаюсь, уступаю, тону…

Позволяю себя целовать и целую вдруг сама…

На крохотную долю секунды он замирает и слегка отстраняется, но лишь затем, чтобы оглядеть меня совершенно пьяным, ошалевшим взглядом и в следующий миг вновь прижаться еще теснее, совсем вплотную, не оставив между нами ни миллиметра. И снова целовать с такой горячечной неудержимостью, словно через минуту настанет конец света.

Я чувствую его всем телом, так близко, так остро, что голова идет кругом. Его пальцы зарываются в волосы, задевают шею, и тотчас по коже разбегаются электрические разряды, а плечи осыпает мурашками. Мы сталкиваемся языками. Мы задыхаемся. Кажется, в порыве я прикусываю его губу и ощущаю солоноватый металлический привкус. Боже, это просто какое-то безумие. Внезапное и полное помутнение рассудка…

Прихожу в себя, будто резко выныриваю. И то лишь потому, что в кабину лифта с возгласами и хохотом вваливается шумная толпа. Но голова все еще кружится, и я даже не сразу соображаю, куда мы едем, зачем, что мы вообще здесь делаем.

— Тшш, — шепчу я Смолину в губы. — Мы не одни.

Меня, наверное, и не видно. Смолин заслоняет собой ото всех. Но все равно неудобно. Неприлично как-то.

Стас останавливается на секунду, другую. Дышит тяжело, часто, неровно. Как и я сама. Его дыхание щекочет кожу и заставляет сердце трепетать. А затем он опять склоняется ко мне. Касается губами моих губ, сначала слегка, будто гладит, но не выдерживает и снова начинает целовать с пылом. Сминает, захватывает, не отпускает. Ему плевать, что у него за спиной галдят люди. Он их даже не замечает.

— Остановись… — снова прошу я еле слышно.

— Не могу…

***

Мы стоим возле двери в мой номер. Все-таки мы до него добрались, проехав в лифте вниз-вверх не знаю, сколько раз.

Я кручу в пальцах карточку от номера, но не захожу. Почему-то медлю.

Уже довольно поздно. В длинном коридоре пусто и тихо. Из комнаты — тоже ни звука. Вроде как надо попрощаться, что-то сказать, но у меня в голове, как у дурочки — ни одной разумной мысли.

Это потому, что всё случилось слишком внезапно и неожиданно. Ни я, ни он не были готовы к такому стремительному повороту. Ну я — точно. Днем еще мы были просто одноклассники, а теперь кто? И как нам общаться?

Смолин стоит, привалившись спиной к стене у моей двери, и тоже молчит. Вид у него сейчас полностью расслабленный и даже какой-то блаженный. Смотрит на меня ласково из-под полуопущенных ресниц. На губах блуждает еле уловимая улыбка. Ему хорошо. И не скажешь, что совсем недавно он с ума сходил от ярости и был готов наброситься на математика.

— Ну ладно, пойду я… — наконец говорю.

Смолин вдруг вынимает руку из кармана, ловит мое запястье и проводит пальцами по внутренней стороне. Потом наклоняется и целует в висок.

— Нежных снов, — шепчет на ухо.

Обычная ведь фраза и прикосновения довольно скромные, но у него всё это выходит как-то очень интимно, что я краснею.

Нет, нам все-таки нужно поговорить. Расставить точки.

— Стас, — начинаю я и спотыкаюсь. Черт, как же это сложно… Сложно отталкивать того, к кому тянет. — Послушай, то, что сейчас было… В общем, нам не стоило этого делать…

— Что именно? Целоваться?

Он трогает кончиком языка свежую ранку на припухшей губе — моя работа. Улыбается, будто вспомнил что-то приятное, а мне стыдно. Сама не знаю, как я так разошлась.

— Да.

— Почему? — искренне удивляется он. — Мне понравилось. Я бы повторил.

— Да потому что это неправильно! Стас, ну в самом деле. У тебя же Яна, у меня Дэн…

На слове «Дэн» вся его безмятежность вмиг испаряется.

— Ты его любишь? — спрашивает он, пытливо глядя на меня.

Несколько секунд я молчу. Мне кажется, скажи я как есть, то предам Дениса. Но Смолин ждет. Не просто ждет, а замер в напряжении.

— Нет, — признаюсь наконец я и отвожу глаза. — Не люблю.

— И в чем тогда проблема?

— Ну как ты не понимаешь? Он же мне не посторонний человек. Мы давно вместе. Мне на него не плевать. И вот так у него за спиной… когда он ни сном ни духом… Я не могу. Это же нехорошо, непорядочно. Даже подло. Мне и так стыдно. Получается, что я уже его обманула… предала…