Рай без памяти - Сергей Абрамов

— И этикетки.

— Почему же в других цехах не было трубок? — усомнился Мартин.

— Даже на Земле пользуются скрытой проводкой, — рассуждал Зернов: видимо, он пытался объяснить это себе. — Да и кто может поручиться, что такой общий коллектор не идет вокруг каждого цеха, каждой камеры, разветвляясь на сотни ходов, по которым протянуты необходимые производству инженерные сети.

— По-твоему, мы попали в такой коллектор?

— Возможно. По крайней мере, он нас куда-нибудь выведет.

— А если нет?

— Забыл Сен-Дизье? — возмутился Зернов. — Откуда этот пессимизм?

— Однажды, еще мальчишкой, я заблудился в лабиринте. В увеселительном парке в Майами, — вспомнил Мартин. — Меня нашли только к вечеру, когда я уже охрип от крика.

— Жалеете голос? — усмехнулся Зернов.

— Нет, просто с тех пор не люблю лабиринты.

С лабиринтами я был знаком только по разделу «Для смекалистых» в научно-популярных журналах. К смекалистым я себя не причислял и никогда не мог увести мышь от кошки или козу от волка — фантазия журнальных смехачей не шла дальше курса начальной зоологии. Слыхал от кого-то, что в лабиринтах следует всегда поворачивать только направо: путь, правда, длиннее, зато наверняка доберешься до выхода.

Этими сомнительными данными я и козырнул у первого поворота. Коридор разветвлялся на три узких отростка, совсем как в старой сказке: три пути от придорожного камня, перед которым стоит растерянный витязь. Но я не растерялся, решительно повернув вправо. Мартин и Зернов нерешительно, но все же не споря последовали за мной.

Коридор был заметно уже прежнего, и, сразу бросилось в глаза исчезновение зеленых трубок. Красные, синие, желтые по-прежнему тянулись вдоль стен, подмигивая нам золотистыми искрами, а зеленых не было. Я вспомнил рассуждения Зернова: быть может, он и прав: цветные трубки в лабиринте — это кровеносная и нервная системы завода. Зеленые, допустим, протянуты в цех синтеза, а в дегустаторской они, скажем, и не нужны. И все же я сомневался. Не в назначении, а в направлении трубок. По логике, они должны вести в какой-то общий коллектор. Но ведь логика-то земная! А здесь и разум чужой, и логика чужая, и даже мои повороты направо могут привести нас Бог знает куда. Я невесело усмехнулся запоздалому озарению.

Зернов тотчас же это подметил:

— Сомневаешься?

— Сомневаюсь. Как бы не оказаться Сусаниным.

— Один конец, — вздохнул Мартин. — Другого же выхода нет.

— Есть, — сказал я.

— Какой?

— Старый способ: через «стену» — и в другой зал!

— А трубы?

— Бутафория. — Я резко остановился. — Попробуем.

— Попробуй, — улыбнулся Зернов.

Я шагнул к стене и, протянув руку, коснулся красной трубки, в которой искрилось что-то жидкое и холодное. Материала трубки, стекла или пластика, я не почувствовал: струя касалась руки — жидкость не жидкость, а какой-то странно упругий шнур. Рука разрезала шнур надвое. Он вошел в ладонь и вышел с тыльной ее части, но боли я не почувствовал, и ни капельки крови не выступило. Шнур был нематериальным, иллюзорным, несуществующим и в то же время ощущался на ощупь.

Мартин боязливо повторил опыт: сначала коснулся пальцами, пробормотав: «Холодный, черт!», потом сжал «шнур» в кулаке. Упругая струя прошла и сквозь кулак.

— Задачка из курса проницаемости, — насмешливо заметил Зернов.

Я удивился:

— Есть такой курс?

— Пока нет, но я бы с удовольствием написал его, если б мне подарили по куску таких цветных ниточек.

Мартин отпустил «шнур» и осмотрел руку.

— Трюк, — сказал он, — фокус.

Это было бы слишком просто. Руку у меня все-таки покалывало.

— Может быть, это газ, особый газ для химических реакций? — предположил я.

— Может быть, и газ, — согласился Зернов, — аммиак или метан. Только почему он пронизывает, а не обтекает руку? Странно. Проницаемость проницаемостью, но рука не малиновое желе. Скорее всего, это какие-нибудь функциональные группы, свободные радикалы или гамма-кванты, — я не фантаст, в конце концов.

В том-то и дело, что Зернов не был фантастом. Все, что он предполагал, было достаточно обосновано и могло сойти за рабочую гипотезу. Иногда он ошибался — в такой дьявольщине любая ошибка простительна, — но умных догадок было гораздо больше, а его гениальной догадке на парижском конгрессе аплодировал весь ученый, да и не только ученый мир. Но догадку о гамма-квантах я отбросил — газ был предпочтительнее, хотя бы просто потому, что понятнее.

— А где же течет этот газ, если это газ? — спросил я. — Трубка не трубка, шнур не шнур. Может быть, тоже магнитная ловушка?

— Я не уверен, что это газ, — возразил Зернов, — но даже если так, он нигде не течет.

— То есть как — нигде?

— А разве потоку нейтрино нужны коммуникации?

— Вряд ли это нейтрино.

— А способность проникать сквозь любую среду, не нарушая ее структуры, по существу, та же. Если бы мы решили проблему проницаемости, то давно бы пустили в утиль любой трубопровод. Как перегоняют нефть от скважин к портам? По трубам. А если просто пустить струю нефти из скважин под землей сквозь глину и камень? Чуешь? А воду в города? Под мостовой сквозь стены прямо в кран. А водопровод в музей коммунхоза! Ясен принцип? Тогда шагай — не зевай. Время не терпит.

А время терпело: оно было самым терпеливым здесь, в мире, не знавшем покоя. Оно просто не шло. Часы наши остановились с первых шагов под куполом, когда фиолетовая пленка затянула входной тоннель. Я не совсем понимаю, зачем нашим любезным хозяевам потребовалось отделить пространство от времени. А может быть, стрелки часов остановило магнитное поле? Мы даже не могли определить, сколько часов прошло в этих багровых коридорах и залах с чудесными превращениями. Шесть часов, десять или сутки — не знаю: мы не видели ни настоящего неба, ни настоящего солнца. А если солнце над пастбищем было все-таки настоящим? Может быть, оно не двигалось только потому, что мы сами оказались вне времени? Сто тысяч «может быть» с вопросительным знаком в конце предложения. А мне нужна была точка или хотя бы запятая перед очередным нуль-переходом в другое пространство, скупо освещенное разноцветными шнурами и струями или залитое ярким светом невидимых юпитеров и софитов.

Я не оборачивался — знал, что друзья идут следом, только ускорял шаг, торопясь пройти этот бесконечный коридор-лабиринт. Поворот налево, поворот направо, снова налево, опять направо — я шел автоматически, не раздумывая, куда же все-таки приведет нас ариаднина нить, тянувшаяся рядом. Она не обрывалась и не пропадала, подмигивая золотистыми светляками огней, завораживала пульсацией света и тени, усыпляла тревожную мысль о том, что ожидает нас, когда она погаснет и оборвется.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});