Субмарина - Юнас Бенгтсон

— Болит живот? Попей теплого молока, черт тебя подери!

— Я оделся, собирался успеть. Но дальше прихожей не ушел — наделал в штаны.

— И что дальше?

— Марианна сказала, чтобы я ложился в кровать.

Бросаю трубку.

Ему сорок, бо́льшую часть жизни он просидел на игле, а теперь его мадам устроила ему санаторий на диване, с горячим шоколадом и телевизором. Я проклинаю себя за то, что так щедро снабжал его героином, а теперь он сэкономил, а теперь он может себе позволить валяться дома и колоться и сидеть на больничном. Валяться в свое удовольствие, пока я тут бегаю по городу с двадцатью дозами в кармане. Чертов мудак, пиявка. Сначала Хеннинг, теперь Карстен. Я знаю, что произойдет. Эти пиявки присосались прочно. Эти пиявки не отцепятся, пока я не окажусь на улице с такими же дикими глазами, как у них. Пока у меня не заберут Мартина. Пока мне не придется зарабатывать деньги ртом и задницей и рассказывать о временах, когда у меня были четыре больших пакета. Через неделю передо мной будет стоять хорват с полной сумкой и потребует денег.

Я дошел до школы, переменка. Дети бегают друг за другом, стучат мячом о кирпичную стену, на асфальте нарисованы классики, до такой степени стертые ветром и дождем, что, если не знаешь, и не разглядишь. Но девочек это не смущает, они кричат друг на друга, смеются: «Черта!» — показывая на невидимую линию.

Вот одна сражается со своим платком, прыгает дальше. Я не спеша выкуриваю сигарету. Забавно наблюдать, как играют дети, на это стоит посмотреть. Одежда на мне дорогая, часы швейцарские, стоят месячную зарплату. Я больше не похож на педофила. Я думаю. Думаю, думаю, думаю. Я не хочу быть Карстеном. Я не хочу быть Хеннингом. Я не хочу быть Майком, не хочу, чтобы меня съели черви. Хорват должен получить свои деньги.

Я возвращаюсь на Нёреброгаде, сажусь в автобус, идущий в центр. Двадцать штук, столько я никогда не продавал за день. Но это возможно.

Кладу сумку в шкафчик в Глиптотеке. Вынимаю десять упаковок, они как раз помещаются у меня в кулаке. Проходя мимо охранника, коротко киваю.

Иду по улице, сегодня продать нужно много. Десять штук — и домой. Завтра Карстен поправится. Послезавтра Карстен найдет еще одного, чтобы работал на меня. У меня чуть больше недели. Успею. Пара быстрых сделок за церковью. Все проходит легко, давненько я не был на улице, но народ не понаслышке знает о качестве. Иду дальше.

Меня хватают за плечо. И только. Слышу, как на тротуар сзади заезжает машина Приглушенный звук радио. Я чувствую запах табака исходящий от его одежды. Рука на плече — хватка надежная, основательная.

Я бегу. Сую пакетики в рот. Думаю: а я их плотно закрыл? А я их плотно запаял? Я почти добежал до перекрестка, и тут ноги подо мной подкосились. Я уткнулся лицом в тротуар, я вижу темные пятна от раздавленных жвачек.

Он глотает! — кричит кто-то. Он глотает.

Меня хватают за шею, пальцы пахнут табаком. Пытаются помешать мне проглотить.

67

Они говорят мне: если у тебя что-то есть, если ты что-то проглотил, лучше тебе прочистить желудок. Ради тебя самого. Просто совет. И дают мне спортивное приложение к какой-то газете. Могу почитать о теннисе и женском футболе. Предлагают попить кофе.

Я отказываюсь. В моей куртке они находят пачку сигарет и дают мне две штуки.

Я чувствую это. На секунду отключился, и теперь во рту полно пены. Проклятье! — слышу я. Следователь вскакивает, повалив стул. Держит мне голову, а пена все идет. Он кричит: позвоните в «Скорую»! Быстро!

Я все булькаю, пена так и валит, как будто выпил бутылку шампуня. Горло саднит, и я замечаю, что из носа тоже пошла пена. И одновременно возникает мысль: дали бы они мне поспать. Дали бы мне поспать, в самом деле, я, может, сообразил бы, как все это объяснить. Так вот и пляшем: я на коленях, следователь меня поддерживает, а у меня изо рта пена все идет и идет.

В машине «скорой помощи» полный шухер. Мне делают уколы. Я за свою жизнь много игл перевидал, но не таких длинных, как та, что они приготовили. Это, наверное, для сердца А для чего еще, думаю. Зачем впрыскивать желтоватую жидкость в легкие? Наверное, для сердца Пена больше не идет, но тело сотрясается, и надо мной в ускоренном темпе выкрикивают иностранные слова, сокращения.

Они так быстро движутся в этом крошечном пространстве. Два человека, они разговаривают со мной, говорят, чтобы я на них смотрел, но это непросто, машина едет, я уже сам не могу удерживать голову, она болтается из стороны в сторону. Может, это мои последние минуты. А может, у меня даже и минуты нет. Я бы хотел объяснить врачам, поговорить с ними, сказать, что не надо так стараться. Что это не важно. Я не первый и не последний джанки, погибающий от пере-доза на этой неделе. Не стою их стараний. Потому что это — конец. Похоже, это последнее мое ясное мгновение, теперь я знаю, что все кончено. Они заберут Мартина. Мартина у меня отнимут, он больше не будет моим. И больше не будет сыра «Гавайи». Космических кораблей. Мультфильмов. Псов с лазерными пистолетами.

Эпилог

Ник.

Я слышу, как мое имя выкрикивают в дверное окошко. Николай, вставай. Пора.

Поль, наверное. Рыжий охранник, за тридцать, новенький. Брюхо свисает на ремень.

Ник, вставай.

Он проводит ключом по решетке оконца. Я отворачиваюсь к стене.

Слышу звук его удаляющихся шагов.

Я много сплю. В своей камере я могу спать до полудня. Сказал, что завтрак мне не нужен, и, поскольку работать в мастерских я не могу, меня не трогают. Обычно. Скоро я снова окажусь далеко. Очень далеко.

Мы на могиле матери. Нас довольно много. Брат и я и Мартин, его маленький сын. Он недавно пошел в школу, так что, наверное, уже не очень маленький. Я взял с собой Софию и ее сына, Тобиаса Он помладше Мартина, но им, похоже, хорошо вместе. Наш братишка опаздывает. Как обычно. Всегда опаздывает. Наконец приходит, потный, бежал всю дорогу от автобуса. Мы кладем на могилу пару цветков, розы, она любила розы.

С трудом втискиваемся в два такси. Наш братишка заказал столик в ресторане на другом конце города. У нас традиция: по очереди проставляться в годовщину. И конечно, наш братишка нашел дико дорогой ресторан в Кристианс-Хауне. Однако ни у меня, ни у брата возражений нет. Если бы не он, наш младший брат, мы бы не оставались братьями до сегодняшнего дня. Он объединил нас. Он доказал нам, что мы — семья.

Уже за кофе братишка встает. Говорит, что все обдумал и хочет сказать пару слов. О нашей матери. Ей было трудно, говорит он. Черт возьми. Я знаю, как это звучит. Похоже на издевательство, но ей правда было трудно. Я знаю, это звучит как шаблонная фраза из прощальной речи. Но… О ней много плохого можно сказать. Она не всегда была хорошей матерью. Не всегда была… стабильной. Но если уж на то пошло, она… она пыталась. На самом деле. Никто из нас здесь не сидел бы, мы не были бы сегодня вместе, если бы она не пыталась.

Ник. Пора. Вставай.

Снова голос Поля. Включаю маленький телевизор за пластиковой загородкой, без звука. Не хочу упрощать ему работу.

— Николай, ты меня слышишь?

— Да.

— Я тебе не мамочка, давай вставай.

— Нет.

— Повторять не буду.

— Так зайди. Открой дверь и подними меня. Давай.

Глупо с моей стороны. Я знаю. Но это способ ускорить ход времени. Знаю, по ту сторону двери он размышляет. Читал мое дело. Знает, за что сижу. Знает, как я себя вел, когда сидел в прошлый раз. И теперь размышляет, стоит ли войти или лучше позвать помощь. Понадобятся ли слезоточивый газ и дубинки.

— Поль?

— Да.

— Я встал, слышишь?

— Да.

В его голосе облегчение?

— Зайди сюда.

И снова, я знаю, он раздумывает. Тишина по ту сторону двери. Затем он вставляет ключ в замок. Распахивает дверь, выпячивает грудь.

— Чего ты хочешь? — говорит громко. Большие мужчины разговаривают громко.

— Ты новенький?

— Да, и что?

— Читал мое досье?

— Разумеется, я прочитал почти все досье…

— Я тебя без причины бить не стану. Люблю, чтоб причина была, понимаешь?

— Ты мне угрожаешь? Ты ведь знаешь, что случится, если будешь мне угрожать?

— Слушай, Поль. Дай мне поспать, о’кей?

Он стоит, держась за дверь.

— Я приду через какое-то время, тебе надо спуститься в контору, там какие-то бумаги.

И закрывает за собой дверь.

Не то чтобы я процветал в тюрьме. Так не бывает. Но мне лучше, чем многим. Я знаю правила. Я вырос с ними. Постоянная угроза насилия. Неверное слово. Долг. Недопонимание. Я знаю этот язык. Владею им свободно. Вне этих стен меня часто терзали сомнения.

Одеваюсь. Камера ненамного меньше моей комнаты в общаге. Сижу на койке, смотрю телевизор.

Иногда я думаю об Иване.

Где он спит. Ест ли он. Я вижу, как он сидит под мостом.

Тоскуя по стране, где было проще умереть.