Розовые розы (сборник) - Виктория Токарева

– Не бейте ее, – великодушно попросила Танька.

– Еще чего… – пробурчал Логинов. – Чего это я ее буду бить?

И получалось так, что Логинов не собирался обижать собаку из-за какой-то прохожей, проезжей Таньки. Таньке стало обидно, она закинула ногу на велосипед и поехала в соседнюю деревню.

Дорога шла лесом. Недавний испуг требовал разрядки слезами. Танька таращила глаза, чтобы не заплакать. И вдруг… В сказках обязательно присутствует «вдруг». И вдруг Танька услышала музыку.

Мелодия текла откуда-то с неба. Она была не старинная и не современная, а такая, что во все времена. В ней и жалость, и нежность, и то, как все же прекрасно жить на этом свете. Несмотря ни на что.

Танька слезла с велосипеда, прислонила его к дереву и пошла, не глядя под ноги. Шла через канаву, через крапиву, через какие-то цапучие кусты. Вдруг, а может, и не вдруг кусты раздвинулись, и Танька увидела поляну, круглую, как тарелка. Посреди поляны, скрестив ноги, как пастушок, сидел летчик и играл на трубе. Рядом стоял вертолет и, похоже, слушал. Вид у вертолета был задумчивый.

Позже Танька узнала, что эта круглая поляна называется в местной авиации «квадрат сорок пять». Летчик зовется Валерием. Музыка – «Мелодия» композитора Глюка из оперы «Орфей и Эвридика». Глюк жил давно, и давно существовала эта мелодия, но Таньке казалось, что она возникла только что и звучит на земле первый и последний раз.

Летчик забрался куда-то на самые высокие ноты и пошел тосковать. Танька прислонилась щекой к березе и слушала. В какую-то минуту глазам стало горячо, и все предметы сделались расплывчатыми. Летчик доиграл до конца и поднялся.

Вечерело, солнце закатывалось за горизонт, и когда летчик выпрямился во весь рост, шар его головы оказался на одном уровне с шаром солнца, заслонив его. Подсвеченная сзади, голова летчика была черная, от макушки и из-за ушей, как нимб, дрожали багряные лучи.

Летчик постоял, потом залез в вертолет и улетел в бесовском грохоте. Грохот рассеялся. Стало тихо. Если бы не номерной знак «МК 44–92», можно было бы подумать, что вертолета и не было.

А Танька все стояла, оглушенная мелодией. Потом грохотом. Потом тишиной.

– О бой, о бой, о литл бой! – вопил Козлов из девятого «Б», солист вокально-инструментального ансамбля «Романтики». Пел он, возможно, и хуже западных певцов, но трясся сильнее. Козлов не умел вибрировать только голосом, как профессионалы, поэтому сотрясал все тело, и вместе с телом вибрировал голос.

– О бой, о бой, о литл бой… – вторил солисту ансамбль «Романтики».

Ансамбль состоял из трех человек: гитара, баян и ударные. На гитаре сидел женатый комбайнер Федосеев. А на баяне и ударных – близнецы-хулиганы Сорокины. В детстве Сорокины были беспризорниками и на всю жизнь сохранили влияние улицы. Они всегда были хулиганами, только вначале маленькие хулиганы, потом юные, а теперь старые. Сорокиным было по шестьдесят четыре года.

В колхозном клубе шли танцы. По стенам расположились старики и дети. Зрители. Молодежь с безразличными лицами топталась друг перед другом. Это был шейк.

Танька с Мишкой тоже плясали друг перед другом: Танька – бросив руки вдоль тела, а Мишка – развесив локти. Старался. Танька смотрела на Мишку, будто видела в первый раз. Он был такой обычный, как лопух при дороге. И ничего не было в нем особенного.

– Пойдем отсюда, – рассердилась вдруг Танька. – Воют, как баптисты…* * *

Они неслись на мотоцикле. Мишка сидел впереди, а Танька сзади, обхватив Мишку поперек живота.

– Стой! – крикнула Танька.

Мишка остановился.

– Дай я поучусь, – попросила Танька.

Поменялись местами. Танька села за руль.

– Вот здесь газ, – объяснил Мишка. – А это тормоз. Так быстрее, так медленнее. Давай!

Танька поехала, выписывая колесами кренделя.

– Руль держи! – орал Мишка.

Впереди показалась машина. Танька свернула на поле. Мотоцикл заскакал на кочках и колдобинах. Мишку трясло так, будто он сидел на бешеном мустанге.

– Ты куда? – заорал он.

– Чтоб не наскочила! – заорала Танька и в ту же секунду ощутила, что летит куда-то сначала резко вперед, потом резко вниз.

Мишка и Танька разлетелись в разные стороны и шлепнулись на свежевспаханную землю.

Танька не ушиблась, но осталась лежать и, приоткрыв один глаз, наблюдала за Мишкой. Ей хотелось, чтобы он испугался за ее жизнь. Но Мишка первым делом подбежал не к Таньке, а к своему мотоциклу и начал исследовать машину.

– Все крыло помяла, – искренне огорчился он.

Лежать было бессмысленно. Танька поднялась.

– Из-за своей поганой мотоциклетки готов человека насмерть убить.

Земля зависла в небе, тихо плывет в Галактике, покачиваясь. И вместе с ней плывут, покачиваясь, Танька и Мишка, привалившись друг к другу спинами, чтобы удобнее было сидеть.

Пролетели дикие утки, сильно прорезая воздух крыльями.

– Мишка! – позвала Танька и замолчала надолго, как забыла.

– Чего? – отозвался Мишка.

– Ты как собираешься жить?

Мишка никогда не думал об этом прежде и честно сосредоточился.

– Вернусь из армии, гитару куплю электрическую. Марки «Эврика».

– А потом?

– Потом женюсь на тебе.

– Интересно… А ты у меня спросил?

– Чего зря трепаться? Я ж в армию иду. Отслужу – женюсь.

– А если я за тебя не пойду?

– Тогда на Вале женюсь. На Малашкиной.

– А потом?

– Потом «Ниву» куплю.

Танька представила себе, как Валя с Мишкой едут на «Ниве» по улице Коккинаки и из-под колес в панике выскакивают куры и бегут прочь, сильно вытянув шеи.

– Я не про это, – с неудовольствием сказала Танька. – Я про смысл жизни.

– Какой еще смысл? – Мишка чуть обернул голову и почувствовал щекой Танькины волосы.

– Каждый человек должен искать смысл жизни. Знать, для чего живет, – разъяснила Танька.

– Это пусть надстройка ищет, для чего живет. А мы базис. Мы людей хлебом кормим.

– Неромантичный ты человек…

Мишка не обиделся.

– Ну а ты б чего хотела? – спросил он.

Танька долго молчала, потом сказала:

– Сесть на облака и поплыть.

– Глупости это, – с пренебрежением отозвался Мишка.

– Почему?

– Так облако – это ж пар. Аш два О. Весь зад намочишь.

– Неромантичный ты человек, – вздохнула Танька.

В реке плеснулась большая рыба. Танька вздрогнула и обернулась на всплеск.

Плакучая ива тянула ветки к самой воде. В лунном свете был различим каждый листочек.

– Красиво… – заметил вдруг Мишка.

– Ничего особенного, – отозвалась Танька.

Эти луна, река и плакучая ива были всегда в Танькиной жизни, и никогда не было так, чтобы их не было.

«О бой, о бой, о литл бой!» – вопил Козлов из девятого «Б». «О бой, о бой, о литл бой…» – вторил ансамбль солисту.

И вдруг все замолчали, будто подавились. Молодежь перестала танцевать. И старухи бросили сплетничать. Все обернулись и смотрели в одну сторону.

В клуб вошла Танька об руку с летчиком.

– Кто это? – громким шепотом спросила Малашкина Валя.

– Танька с летчиком, – отозвались в толпе.

Танька поднесла к губам микрофон и запела. Летчик заиграл на трубе. Мишка послушал, что они исполняют, и стал аккомпанировать на гитаре – точно и тактично. Мишка тоже был очень музыкальный.

Получалось потрясающе. Все так и обмерли и слушали, разинув рты. Это тебе не вокально-инструментальный ансамбль «Романтики».

Так представляла себе Танька, глядя в потолок.

Стояла ночь. Муравьи спали в своем муравейнике. Дед Егор посапывал на печи. Отец в соседней комнате готовился к экзаменам в заочном техникуме.

Танька поднялась, босиком прошла к столу. Достала тетрадь в линеечку, выдрала чистый листок.

Взяла ручку, задумалась. Потом вздохнула и вывела на листке: «Уважаемый летчик „МК 44–92“. Приходите на танцы в клуб колхоза „Краснополец“. В среду». Подумала и подписалась:

«Татьяна Канарейкина».

Над Танькиным ухом шумно засопело. Танька обернулась. За ее спиной стояла сестра Вероника. Вероника была младше Таньки на шесть лет. Она унаследовала от родителей их самые некрасивые черты лица, однако получилась очень обаятельная.

– Наивная ты, Танька… – скептически заметила Вероника. – Так он и пришел на наши танцы. Прямо разбежался… У них в городе знаешь какие танцы? Там к ним студентки из стройотряда ходят.

– Да при чем здесь студентки? Я хочу вовлечь его в коллектив… Как культмассовый сектор.

– А ты ему спой. Он в тебя влюбится, а потом куда захочешь, туда и вовлечется. Я вон на елке спела, так в меня и Прохоров влюбился, и даже Козлов из девятого «Б».

– Где это я ему спою? На аэродроме?

– Зачем на аэродроме? Мы его сюда вызовем.

– Он не придет… – усомнилась Танька.

– А мы ему повестку из милиции пришлем. Там написано, что если сам не придет, то под конвоем приведут. Я видела.

– Где это ты видела?

– А у Вадима. Его папаше четыре раза присылали.

Начальник аэропорта Громов сидел у себя в кабинете в майке и форменной фуражке. Объявлял по рации:

– Коменданта аэропорта прошу зайти к начальнику аэропорта.