Диалоги об Атлантиде - Платон

он не разумеет этого дела и не может разобрать, кто из вас говорит правду; потому что не был ни открывателем такого искусства, ни чьим-нибудь учеником по этому предмету. Пусть же теперь, Лахес и Никиас, каждый из вас скажет, у какого мудреца учились вы воспитывать юношей, и ваше знание есть ли плод науки или собственное открытие. Если плод науки, то кто были вашими учителями, и где ваши товарищи по этому учению? – чтобы мы, если вам самим, по причине общественных должностей, недосуг, могли обратиться к ним и, либо подарками, либо просьбами, либо тем и другим вместе, убедить их позаботиться о наших и ваших детях и не допустить, чтоб они сделались худыми и стыдились своих предков: а когда собственное открытие, – представьте пример, какие люди уже были предметом ваших попечений, и кто вами из худого превращен в честного и доброго. Если же вы только начинаете воспитывать, то заметьте, что делаете опыт не над Карийцем, а над сыновьями и детьми своих друзей. Смотрите, чтобы и у вас, по простой пословице, гончарни не было в бочке[301]. Итак скажите, что в этом отношении вы имеете и приписываете себе, и чего нет. Спроси-ка так, Лизимах, этих мужей и не отпускай их.

Лиз. Мне кажется, почтеннейшие, Сократ говорит хорошо. Впрочем, вы, Никиас и Лахес, должны сами знать, угодно ли вам выслушать такой вопрос и отвечать на него. Для меня и Мелисиаса, конечно, было бы приятно, если бы вы захотели раскрыть всё, о чем Сократ спрашивал; потому что мы, как сказано мною с самого начала, для того и пригласили вас на совет, что вообще предполагаем в вас надлежащую заботливость об этом предмете, и что равным образом вашим детям, почти так же, как и нашим, настало время получить воспитание. Итак, если вам ничто не мешает, говорите и, вместе с Сократом, исследуйте дело, предлагая и принимая доказательства друг от друга. Ведь и то хорошо сказал он, что вы теперь рассуждаете о важнейшем нашем деле: смотрите же, думаете ли вы, что надобно поступить таким образом.

Ник. Из всего видно, Лизимах, что ты знаешь Сократа только по отцу, а с ним самим обращался не позже, как в его детстве, когда он на своей родине, ходя за отцом, видался с тобою или в храме, или в каком-нибудь другом собрании твоих земляков. Да, явно, что сделавшись постарее, он не встречался с тобою.

Лиз. Так что ж, Никиас?

Ник. Ты, кажется, не знаешь, что кто слишком близко подходит к Сократу со своим словом, как с родиною, и вступает с ним в разговор; тот, с чего бы ни начал разговаривать, не перестанет спутываться собственною речью, пока не впадет в необходимость дать отчет, как он живет теперь и как жил прежде; а когда впадет, – Сократ дотоле не отпустит его, пока не вымучит всех подробностей. Напротив, я привык к нему и знаю, что надобно будет испытать это, – знаю, что испытать тоже придется и мне: однако ж всё-таки рад встречаться с ним и не нахожу никакого зла в припоминании того, что мы сделали, или делаем нехорошо; даже уверен, что кто не будет избегать этого, тот необходимо позаботится о последующей жизни, или, по словам Солона[302], захочет и сочтет нужным учиться, как жить, а не будет думать, что старость сама придет к нему с умом. Итак, мне не непривычно и не неприятно подвергнуться испытанию со стороны Сократа; я давно заметил, что в его присутствии речь будет у нас не о детях, а о нас самих. Еще повторяю, что мне ничто не мешает беседовать с Сократом, как ему угодно; но смотри, что думает об этом Лахес.

Лах. Моя мысль о беседе проста, Никиас, или, если угодно, и не проста, а двояка. Я могу иному показаться любителем и вместе ненавистником бесед. Когда я слушаю речь о добродетели, или о какой-нибудь мудрости, от такого человека, который действительно стоит своей речи; тогда бываю весьма рад говорящему и его слову, так как между ими есть соответствие и гармония: такой человек кажется мне в самом деле музыкантом, проявляющим прекраснейшую гармонию не на лире, не на музыкальных инструментах, а в жизни, в которой у него слова созвучны с делами – не ионически, не фригийски и не лидийски, а прямо дорически, то есть выражают единственную эллинскую гармонию[303]. Разговор такого человека доставляет мне отраду, и я тогда кажусь любителем бесед, я с жадностью принимаю, что говорится. Но кто делает противное тому, тот, как хорошо ни говори, – огорчает меня и заставляет ненавидеть беседу. Сократ, по своим разговорам, мне конечно неизвестен; однако ж некогда я, как следовало, испытал самые дела его и из них узнал, что он стоит прекрасных речей и может смело говорить их. Если же он таков, то я буду беседовать с ним, весьма охотно подвергнусь его испытанию, не поскучаю уроком, соглашаюсь и с Солоном, но к его словам прибавляю только одно: хочу учиться до старости не иначе, как у добрых. Признайтесь: надобно предположить отличного учителя, чтоб, учась без удовольствия, не показаться ему неучем. А что наставник молод, не пользуется известностью и тому подобное, об этом я не забочусь. Итак, объявляю тебе, Сократ: учи и обличай меня, в чем хочешь; готов учиться даже тому, что уже знаю. Я расположен к тебе с того дня, в который ты разделял со мною опасности и показал опыт добродетели, свойственный только тому, кто истинно хочет показать его. Говори же, что тебе любо, не обращая внимания на наш возраст.

Сокр. Так видно, мы уже не будем обвинять вас за неготовность подавать советы и исследывать.

Лиз. Но ведь это наше дело, Сократ; потому что я почитаю тебя одним из своих. Смотри же и вместо меня, о чем мы, ради юношей, должны спрашивать их, и советуйся с ними посредством разговора. Я, по своей старости, уже многое и забываю, что думал было сказать и что недавно слышал; а если к тому еще входят и другие речи, то совсем не припоминаю. Итак, говорите и рассматривайте предмет сами между собою; а я буду слушать и, выслушавши, мы с Мелисиасом сделаем то, что вам понравится.

Сокр. Надобно послушаться Лизимаха и Мелисиаса, Никиас и Лахес. Может быть, нам в самом деле не худо испытать самих себя в том, что мы предпринимали исследовать теперь же, то есть какие учители были у нас по рассматриваемой