Подземный гараж - Янош Хаи

связи, представляла собой меньшинство на районной конференции. Тогда как раз это уже началось: никого не интересовала профессиональная зрелость, если за ней не было солидной партийной поддержки. Так что директором стал этот, потому что у него-то поддержка была.

Он ничего не говорил, просто подходил ко мне в коридоре, а когда я открывала дверь класса, говорил, ну что ж, и здесь произносил мое имя, конечно, в уменьшительной форме, в какой никто свое имя не хочет слышать, потому что никто не хочет быть Габикой, или Ицукой, или Эржике, — я бы зашел на твой урок, интересно, как идет работа, когда человека после декрета бросают в глубокую воду, — входил и усаживался. Я же весь урок была в напряжении, до декрета я проработала едва пару лет и за пять лет, проведенных дома, почти все забыла, но главное, утратила уверенность в себе, в том, что могу удерживать внимание тридцати детишек. Директора это, по всей видимости, не интересовало, он просто приходил на мои уроки, как на дежурство.

Я не понимала, зачем он это делает, почему не скажет прямо, что хочет от меня избавиться, что есть на эту должность у него один хороший знакомый, а я чтобы искала другую школу. Лишь потом коллеги мне сказали, такой у него способ стать поближе к молодым учительницам, будь уверена, есть, кто это сразу понимает и делает то, что нужно директору. И вы тоже, спросила я; они были года на два на три старше меня, но молчали, складывая то, что нужно было для урока. Никто не любит говорить о той униженности и зависимости, которые еще и сегодня почти неизбежно становятся уделом женщин на службе. Ты, чаще всего как-то незаметно, оказываешься в роли «Моника, вы не принесли бы нам кофе?», а там и недалеко до объекта вынужденных сексуальных услуг. И конечно, все это за более низкую, чем у коллег мужчин, зарплату; а если зарплата даже и одинакова, потому что по закону отношение к мужчинам и женщинам не может быть разным, — то мужчины наверняка получают освобождение от каких-нибудь обязанностей, избавляются от лишних уроков, причем по формальным, пустяковым причинам, например они составляют расписание или достают для школы театральные билеты.

К счастью, как раз вышла из декрета еще одна учительница, она преподавала венгерский язык и литературу, слишком много читала, и в самом деле могла поверить, что, благодаря сберегаемой для нее на протяжении нескольких лет должности, не просто получила работу, но одновременно — и любовь. Что это — такое возвращение, в котором к зарплате, вроде талона на питание, добавляют еще и чувство. Директор тут же переключился на нее — и переключился надолго, судя по тому, что в школе после этого долго не появлялась какая-нибудь новенькая или, скажем, вернувшаяся из декрета коллега. Учительница венгерского поверила было, тем более что связь эта насчитывала уже годы, что директор — это окончательный вариант, что она постепенно расстанется с мужем, выходить за которого, особенно если принять во внимание отношение директора, было вопиющей ошибкой, хотя ошибку эту породила, по всей вероятности, безысходность. Достаточно заглянуть в статистику, и сразу видно, что среди специалистов с высшим образованием женщин гораздо больше, чем мужчин, а потому часть этих женщин вынуждена — это сказали в какой-то радиопередаче, я услышала, потому что как раз готовила обед, — вынуждена выбирать мужчину более низкого качества. Ну да, по радио выразились не совсем так, там сказали: мужчину с более низким уровнем образования. С этой учительницей именно так и вышло. Она ведь думала, директор будет окончательным решением, она расстанется с мужем такелажником, который на своем автокаре целыми днями катается меж грузовыми платформами за почти нищенскую плату. И в самом деле, почти все так и произошло, да вот только на неожиданно освободившуюся ставку пришла молодая коллега. Директор колебался недолго: он совсем забыл, сколько лет потратила училка венгерского на эту связь и что она даже мужу успела сказать, что у нее есть кто-то на работе. Можно представить, как с тех пор жил ее муж: с такой обидой на сердце даже автокар водить нелегко. Словом, директор приклеился к этой молодой коллеге. Ее специальность была — вычислительная техника; ей не доставало той эмоциональности, какой отличалась учительница венгерского, но возраст и физические данные все это компенсировали с лихвой.

Работа отнимала у меня все силы. Тут еще и норму учебных часов увеличили, все больше проводили всяких совещаний, мы получали задание придумывать для детей внеклассные культурные программы: театр, выставки, экскурсии, — и все это без оплаты, как приложение к классному руководству. Об этом и родителям сообщили, мол, школа может давать плюс то-то и то-то, а родители, они такие: если что-то однажды объявили, для них это естественно, и они хотят еще больше. На родительских собраниях или на встречах с ними невозможно было справиться, вечно они требовали еще чего-то, иначе детей заберут из школы. Ругали математичку, будто она виновата, что среди детей так много не понимающих математику. Ведь родители, они своих детей считают куда более способными, чем они есть на самом деле, и все более наглели, действуя так, как с любыми другими поставщиками услуг, то есть твердя: мы заказали такой-то и такой-то ассортимент по таким-то тарифам с такими-то льготами, — а родители, понятное дело, заказали в школе прекрасно успевающего ребенка, и им невозможно объяснить, что подобный заказ надо оформлять куда раньше, причем в более высоком, чем школа, офисе, скажем, в акте творения.

Вот что постоянно происходило в школе; ну и, конечно, вечные склоки, некоторые коллеги занимались ими со всей страстью, надеясь добиться повышения жалованья и снижения количества уроков. А когда я приходила домой, тут были дети: наконец-то они дома после детского сада, потом — после школы, наконец-то могут увидеть мамочку. И невозможно было им объяснить, что у мамочки нет времени, еще и ужин надо приготовить, и ужин не должен быть холодным, ну и еще вечерняя сказка про всяких идиотских зверюшек. На удивление дурацкие сказки печатали тогда издательства, но все равно мне приходилось их читать или пересказывать, и я читала или пересказывала, иногда механически, не обращая внимания на точный текст. А если где-нибудь ошибалась и говорила, мол, «и тут волк», то кто-нибудь из них поправлял: «и тогда волк». Они все эти сказки знали наизусть, и все равно снова и снова хотели слушать и переживать. Не хотели какую-нибудь новую сказку, хотели всегда одни и те же, две