Близко-далеко - Иван Майский

Вождь произнес краткую речь. Киви перевел ее: «Нет предела нашей благодарности, – говорил вождь, – и я хотел бы исполнить всякое желание великой белой колдуньи. Чего она просит? Какой награды хочет?»

Таня ответила, что ей никаких наград не надо, что она поздравляет вождя с новорожденным сыном и просит только одного: помочь ей и ее спутникам поскорей добраться до линии железной дороги.

Вождь ответил, что он окажет белым путешественникам всяческое содействие, но сверх того он хотел бы все же вознаградить великую колдунью за ту большую услугу, которую она оказала ему и его жене.

Таня с улыбкой вновь повторила, что ей ничего не надо, а лучшей наградой для нее будет здоровье и счастье только что родившегося ребенка.

Но вождь никак не хотел понять Таню. Сначала он пытался осчастливить ее пачкой английских кредиток, а когда это не удалось, то принес из глубины своей хижины миниатюрную статуэтку из слоновой кости и торжественно сказал:

– В течение многих поколений этот бог охранял нашу семью от горя и несчастий! Возьми его ты – пусть он теперь охраняет тебя от горя и несчастий!

Отказаться от такого подарка было невозможно. Таня приняла его и низко поклонилась вождю.

Через день путники снова тронулись в дорогу. Но теперь все было по-иному. Вождь племени дал чужеземцам группу носильщиков и охрану. Они должны были проводить путешественников до ближайшей железнодорожной станции, расположенной в пяти переходах от селения. Для Тани вождь прислал специальные носилки – примитивный паланкин, сплетенный из лиан и жердей. Четыре рослых негра опустили эти носилки перед Таней, приглашая ее сесть, но она очень смутилась и стала отказываться.

Негры были расстроены. А Киви сказал:

– Если вы откажетесь, то обидите вождя племени и все племя. Разве они сделали вам что-либо плохое?

Таня пожала плечами и, покраснев от неловкости, уселась в паланкин, который дюжие воины подняли на свои крепкие плечи.

Глава двенадцатая

МЫС ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ

Когда Петров устроился в вагоне железной дороги и, устало вытянув ноги, полузакрыл глаза, им овладело странное чувство, будто все, что произошло за эти двенадцать дней, случилось не с ним и его друзьями, а промелькнуло в каком-то странном приключенческом фильме.

Однако покачивание вагона, мелькающий за окном африканский пейзаж и, главное, еще незажившие ссадины на руках и ногах очень быстро вернули его к действительности. Нет, и авария самолета, и блуждание по тропическому лесу, и схватка с леопардом – все это не пригрезилось…

«Ну вот, наконец-то все это позади, все хорошо…» – подумал Степан и крепко сжал в своей руке Танину руку. И Таня, точно подслушав его мысли, ответила нежным, ободряющим рукопожатием.

Сидевший напротив Александр Ильич задумчиво смотрел в окно и мысленно перебирал в памяти события последних пяти дней, после выхода из негритянской деревушки.

Да, они были несравненно легче, чем дни слепых блужданий по лесу! Теперь их вели проводники, хорошо знавшие местность. Были носильщики. Дежурили по ночам гостеприимные африканцы, и можно было спокойно спать. Шли кратчайшими путями, избегая рек, болот и непроходимых зарослей. Таню несли на легких носилках. Ее это очень стесняло, и на второй день пути она решительно заявила, что пойдет, как и все, пешком. Услышав это, носильщики и проводники, посланные вождем сопровождать гостей, пришли в смятение. Они восприняли отказ Тани как признак гнева и недовольства ими.

Чтобы успокоить добрых людей, Тане пришлось вновь вернуться в паланкин.

«В общем, хорошие, простодушные парни эти африканцы, – думал Потапов. – Но как еще темны и суеверны!..»

Тут мысли Потапова переключились на Киви. «Прекрасный юноша! – вспомнил он о Киви. – Сильный, смелый, правдивый и, несомненно, с большими способностями. Хорошо, что учится… Наверное, со временем он станет вождем своего племени, но вождем нового типа – не таким, как его отец. Он, конечно, встанет в ряды борцов народа банту за национальное освобождение и независимость».

И Потапов с грустью вспомнил о минуте расставания с Киви. Стоя на перроне маленькой железнодорожной станции, куда их привели негры, Киви, сильно волнуясь, сказал Петрову:

– Ты мне спас жизнь, ты – мой брат, и я тебя никогда не забуду!

Потом, порывисто повернувшись к Потапову, прибавил:

– И ты – тоже мой брат, хотя и не спасал мне жизни… И миссис Танья…

Подумав намного и, видимо, не сразу найдя нужные слова, Киви продолжал:

– Теперь я узнал, что есть белые, которые совсем не похожи на белых… Они любят черных…

И Киви крепко пожал руки трем советским друзьям.

Через купе от Петровых разместились бурский полковник, генерал Гордон, его адъютант Лесли и сэр Рональд Бингхэм. Они шумно радовались тому, что тяжелые блуждания по африканским лесам кончились и что они снова вернулись в привычную обстановку европейской цивилизации. Мягкие диваны вагона, закуски и напитки, разносимые стюардом, папиросы и сигары, купленные на станции, покачивание вагона на эластичных рессорах… Хорошо! Они словно оттаивали, приходили в себя и опять становились самими собой. Вернулось к ним то приятное, самодовольное чувство «господ жизни», которое временно было подавлено исключительностью обстановки и вихрем налетевших событий.

Генералу теперь казалось странным и непонятным, как он мог там, в лесу, уступить фактическую власть большевику и почему стал считаться с мнением этой «черной обезьяны» Киви. Генерал старался поскорее забыть свою временную «слабость» и поэтому принял теперь подчеркнуто гордый и непреклонный вид.

Бурский полковник, негодуя на себя, вспоминал, что и он мирился с «большевистскими порядками», введенными этими «советскими агентами», и даже тащил на своих плечах – наряду с черными! – багаж… Вся кровь вскипала в жилах Менца при мысли об этом, и теперь он с особенно свирепой ненавистью смотрел на всякого негра, который попадался на глаза за окном вагона. А капитан Лесли поеживался, вспоминая, как в лесу он иногда позволял себе не соглашаться со своим генералом, и теперь стремился загладить эту легкомысленную непочтительность усиленным заискиванием перед начальником.

Несколько сложнее были ощущения сэра Рональда Бингхэма. Постепенно возвращаясь к самому себе, снова обретя осанку и повадки крупного сановника колониального ведомства, Бингхэм тоже корил себя тем, что допускал в лесу излишний либерализм в отношении черных и излишнюю податливость перед «красными». Но все-таки… эта русская спасла его сломанную руку – перелом теперь быстро заживал. К тому же она так очаровательна! И Бингхэм никак не мог решить, каковы же должны быть его дальнейшие отношения с советскими людьми.