Игра в реальность - Алексей Калугин

В душе у меня появилось недоброе предчувствие – история, которую рассказывал Менелай, казалась мне подозрительно знакомой.

– …Если бы знал я, чем кончится встреча Париса с Еленой, – продолжал между тем Менелай, – сразу же меч свой вонзил бы троянцу меж ребер!..

– Простите, – снова перебил я рассказчика. – Но мне кажется, что мы с вами говорим о разных людях.

– Я говорю лишь о тех, кто был мне известен, – ответил мне Менелай. – О славных сынах Эллады вечноцветущей, воинах храбрых в деяньях великих своих. Сей комплимент, как понятно должно быть любому, я отнести не могу в счет сластолюбца Париса.

– Насколько я понимаю, речь идет о Троянской войне? – осторожно осведомился я.

– Именно, друг мой, ты верно заметил. Мы говорим о великой войне, в которой многим бойцам довелось проявить свою силу и храбрость. Только не всем нам, увы, выпало счастье к женам своим возвратиться. Много отважных бойцов остались под стенами Трои, славой себя покрыв величайшей. Много историй могу я поведать об этом… Впрочем, я вижу, в глазах недовольство мелькнуло. Или тебе безразличны деянья великих ахейцев?

– Не в том дело, – осторожно, боясь невзначай обидеть, ответил я Менелаю. – Просто история Троянской войны мне хорошо известна. Меня интересуют люди, которые носят те же имена, что и ваши боевые товарищи, только появились они в моем мире не из прошлого, а из будущего.

– В этом, увы, я не в силах помочь тебе, друг мой. Знаю деянья я тех, кто умер уже, но о тех, кому предстоит лишь родиться, ничего не могу я поведать. Извини.

– Наверное, это я должен перед вами извиниться за то, что потревожил, как выясняется, совершенно напрасно.

– Потревожил? – Менелай саркастически хмыкнул. От хвоста к голове «головастика» пробежала неровная пурпурная волна. – Что за дела могут быть у тех, кто мертв уже много столетий? Если и сам ты не прочь, я охотно с тобой потолкую. Тему беседы выбери сам, пусть подскажет тебе любопытство.

Отказываться от подобного предложения было бы глупо – когда еще выпадет случай разузнать что-либо о потустороннем мире? Телефон Париса молчал, а это означало, что альтернативой беседе с царем Менелаем могла стать только глупая игра, в которой я на пару с Витькой должен был изображать из себя секретного агента службы по борьбе с нелегальными экстрасенсами, дабы не вызвать никаких подозрений со стороны хозяина квартиры.

– Честно признаться, я впервые вступаю в контакт с душами умерших, – сказал я, глядя на то, как медленно разливается по телу «головастика», в котором была заключена бессмертная душа царя древней Спарты, зеленоватое свечение. – Поэтому я не имею ни малейшего представления о том, что происходит с душой после смерти.

– Ничего, – коротко ответил Менелай. А хвост «головастика», изогнувшись подобно вопросительному знаку, окрасился розовым.

– Как это «ничего»? – опешил я.

– В самом прямом смысле этого слова. – Хвост «головастика» дернулся из стороны в сторону. – Ни-че-го, – повторил Менелай по слогам. – Вообще ничего.

– Секундочку. – Я провел пальцами по лбу, разгоняя набежавшие морщины. – Но подобное утверждение абсолютно противоречит тому факту, что сейчас мы с вами разговариваем.

– Вы не против, если я буду изъясняться прозой? – вместо ответа спросил у меня Менелай. – Видите ли, гекзаметр превосходно подходит для описания подвигов великих мужей, но беседовать на абстрактные темы с его помощью довольно сложно.

– Как вам будет угодно, – не стал возражать я.

– Спасибо, – поблагодарил Менелай. – Вы очень любезны. Так на чем мы остановились?

– Вы сказали, что после смерти ничего нет, – напомнил я.

– Совершенно верно. – В центре стекловидного тельца «головастика» вспыхнула и в ту же секунду погасла фиолетовая искорка. – То, как живые представляют себе смерть, не имеет ничего общего с тем, какова она на самом деле. Ни одна религия мира, ни одна философская доктрина не смогла даже близко подойти к пониманию смерти. А все дело в том, что людям непременно хочется верить, что за последней чертой, которую рано или поздно предстоит переступить каждому из них, есть еще что-нибудь. Ну хоть что-то! Все равно что – Ад или Рай, Нирвана или Атман, сад с гуриями или раскаленные сковороды, приобщение к вселенскому разуму или перезапись сознания на некую сверхматрицу галактического компьютера, да на худой конец даже перевоплощение в змею или таракана! – главное, это должно хоть как-то напоминать людям то, с чем они имели дело при жизни. Но злая ирония смерти заключается в том, что после нее ничего нет. Вообще ничего. В смерти нет ни страдания, ни освобождения от страданий; ни сожаления о том, что ты потерял, ни радости от осознания того, что непосильный груз жизни наконец-то сброшен. В смерти нет ничего. Потому что смерть – это небытие. Но совсем не в том смысле, как понимают это живые. Небытие, которое несет с собой смерть, невозможно описать словами, потому что там не существует ни слов, ни образов, ни движения. Смерть – это всего один бесконечно короткий миг, за который просто невозможно что-либо почувствовать или осознать. Смерть – это не переход к новой жизни, а разделительная черта, переступить которую никому и никогда не удастся, потому что в момент смерти даже само время превращается в ничто. В момент смерти человек оказывается в финальной точке, к которой движется мироздание, после которой уже никогда ничего не будет. Едва только соприкоснувшись с ней, мысли, чувства, желания, которыми жил человек, в одно мгновение превращаются в абсолютное ничто. Живым не дано узнать, что такое смерть, а для мертвых понимание этого уже не имеет никакого значения.

Я был буквально ошеломлен мощным потоком новой и, прямо скажем, совершенно неожиданной информации, которую обрушил на меня Менелай. Для того чтобы осмыслить ее, требовалось время. Но именно времени-то у меня и не было. Теперь, когда разговор с духом принял столь неожиданный оборот, я боялся, что в любую секунду в кармане ветровки зазвонит телефон и беседу придется прервать.

– Подожди секундочку. – Я попытался сосредоточиться, чтобы сообразить, о чем в первую очередь следует спросить Менелая. – Но если души умерших пребывают в состоянии полного небытия…

– Я бы не стал употреблять такой термин, как «душа», – перебил меня Менелай. «Головастик» дернул хостом и весь озарился розовым свечением. – Живые вкладывают в него понятия, несопоставимые с тем, что представляем собой мы. Мы всего лишь то, что осталось от некогда живых людей, и не имеем ничего общего с тем, что именуется жизнью.

– Однако сейчас мы с вами разговариваем. И я вижу ваше тело. По-моему, это не небытие, а некая новая форма существования.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});