Поиски - Чарльз Сноу

— Это неважно, — сказал я. — В комитете он всегда остается в меньшинстве. Конечно, он будет возражать против тебя. На каком основании, я не знаю. Вероятно, он скажет, что женщинам, которые будут работать в институте, ты не понравишься. Но, как правило, его поддерживает один только Фейн. Так что, если Фейн к тебе хорошо относится, ты получишь это место.

— Замечательно, — сказал Шерифф, опять повеселев. — Если это произойдет, ты знаешь, Артур, мне придется перемениться. Я остепенюсь.

Немного позднее он сказал:

— А не должны ли мы сделать что-нибудь для Ханта?.

— Должны, — ответил я, — но я не знаю…

— Все, что угодно, будет лучше, чем то, что есть сейчас, — сказал Шерифф. Он был полон решимости и жажды действия.

— Возможно, — сказал я, — но он не так уж несчастлив.

— И ты можешь смотреть, как человек гибнет у тебя на глазах? — с жаром спросил Шерифф.

— У него есть внутренние ресурсы.

— Почему же он не использует их? Что толку от внутренних ресурсов? Почему он ну… не пишет?

— Я ему намекал раз или два, — сказал я.

Шериффом овладел один из приступов перевоплощения.

— Если бы я был на месте Ханта, я не вынес бы такой жизни и одной недели.

— Он ведь совсем другой, ты знаешь.

— Это мало — просто намекнуть ему. Ты должен был настаивать.

— Я сделал это вчера вечером, — добавил он.

Я улыбнулся.

— С каких пор в тебе появилась эта страстная заинтересованность в чьей-либо жизни, кроме своей собственной?

Шерифф ухмыльнулся.

— Когда я обдумывал, как заставить тебя принять во мне участие.

— Я хочу получить эту работу, — сказал он, — если ты мне это устроишь, я стану независимым человеком. Первый раз в жизни. — Он помолчал. — Ты даже не можешь себе представить, как я хочу обрести независимость, — добавил он.

4

В следующий же четверг я в частной беседе с Остином и Десмондом упомянул имя Шериффа, и они оба отнеслись к этой кандидатуре одобрительно и дали мне понять, что считают такие вопросы скорее моей, а не их компетенцией. Я написал Шериффу обнадеживающее письмо и добавил в нем, что удача сама идет к нам в руки, ибо я могу поддержать его и одновременно сообщить о своих захватывающих новостях.

Я получил в подарок серьезное открытие. Идея, которая родилась в период усталости, когда я ни о чем не думал, в период разговоров о здании института, принесла свои плоды, — когда я в понедельник утром пришел в лабораторию, Джепп показал мне результаты, после чего я три дня не выходил из своей комнаты, проверяя, сопоставляя, обдумывая. Все получалось правильно. Я ликовал. В этом открытии не было ничего потрясающего, я поражался, как это никто раньше не додумался. Тут все было предельно ясно и доступно каждому, и для меня ничего не могло быть лучше. Ведь более или менее серьезное открытие, сделанное как раз накануне моего назначения, снимет у комитета всякие колебания, даже если бы они относились ко мне менее дружелюбно. Поэтому в четверг утром я написал короткое сообщение в «Нейче», получив обещание, что они напечатают его через две недели, а днем мимоходом упомянул о нем в разговоре после заседания комитета.

— Поздравляю вас, — сказал Остин, — это очень важное открытие. Оно показывает, как перспективны оказались наши ранние работы.

Десмонд доверительно заулыбался и пожал мне руку.

— Это очень хорошо, старина, очень хорошо.

Притт вел себя неожиданно приветливо, а Константин расплылся от удовольствия.

— Вот это как раз то, что нам нужно, — сказал он, — это подводит нас вплотную ко всем тем проблемам, которые нам предстоит решать. Самое важное различить три вида проблем, стоящих перед нами: те, которые мы не можем решить, те, которые можем, но они этого не стоят, и, наконец, те, которые мы можем решить и должны решать. Эта ваша работа, — он уже проникся ею, и она заняла свое место в его научном арсенале, — представляет некий категорический императив. Вы, конечно, понимаете…

Остин расхохотался. С тех пор, как было принято решение в пользу Лондона, он начал снисходительно улыбаться Константину. Однажды я даже слышал, как он говорил: «Это удивительный молодой человек. Несмотря на его длинные волосы».

Мне было жаль, что Фейн ушел с заседания, не дождавшись конца.

Теперь мне оставалось ждать три недели до начала августа, когда состоится следующее заседание комитета и будет решен вопрос о назначении. Самые сильные волнения были уже позади, хотя я все еще плохо спал по ночам и по-прежнему сердце у меня сжималось от беспокойства, когда на рассвете я метался в полусне по подушке. Но днем я чувствовал себя уверенным, часто почти счастливым. Я уходил на стадион Лорда или на стадион «Оувел». А вечерами, умиротворенный, я медленно шел парками, теперь уже позволяя себе строить планы для моего собственного института.

Большинство этих планов касалось весьма далекого будущего. Планировать ближайшие год или два не было нужды. Институт начнет работать в тех направлениях, которые уже намечены. У меня было четыре идеи, три из которых наверняка оправдают себя, у Константина было десять таких идей, из которых на пять я мог рассчитывать. Главное направление исследовательских работ на первый год уже было определено.

Мои планы простирались значительно дальше. Я должен был создать институт, который будет осуществлять самые выдающиеся работы и привлечет лучших людей, а это потребует многих лет. Я мог бы, пожалуй, принять решение сосредоточить все усилия на одной крупной проблеме, организовав институт по предложению Константина в виде научно-исследовательской группы, занимающейся одним только вопросом. Но чтобы успешно справиться с этой задачей, во главе института должен был стоять очень крупный ученый, а я знал, что я не Константин. Мне лично необходимо было — это не вызывало сомнений — проверить свою собственную линию исследований — это первое, и второе — старательно подобрать молодых людей в надежде, что среди них я когда-нибудь натолкнусь на гения. Главное пустить в ход машину, а там уже люди втягиваются и вновь пришедшие продолжают работу по раз заведенному порядку, действующему во всех подобных организациях, начиная от Академии и кончая Кавендишем.

Значит, я должен тщательно подбирать молодых людей и, когда они будут у меня, следить, чтобы их правильно использовали. Вот в этом, думал я, должна заключаться польза, которую я буду приносить; ведь, судя по известным мне лабораториям, количество людей, оттертых благодаря небрежности, некомпетентности, из-за простого игнорирования того факта, что люди не все по одной мерке скроены, было бы достаточно, чтобы укомплектовать серьезное научное общество в Южной Америке.

Впрочем, я знал, не было ни одного действительно способного молодого человека, который пропадал бы в неизвестности. Я считал, что это происходит потому, что человек одаренный, вроде Константина, везет ему или нет, почти всегда выбьется; и действительно, начало карьеры Константина было примером сплошных неудач. Но ученые чуть поменьше гения утрачиваются каждый день. Я знал, что Остина, Фейна, Десмонда можно заменить людьми, которые вынуждены были уйти в промышленность или на преподавательскую работу, и только выиграть благодаря такой замене. Что же касается фигур меньшего масштаба, которые никогда не выбьются наверх, то это вопрос чистого случая — кто остается, а кто уходит.

Конечно, неизбежно окажутся люди, которые возьмутся за научную работу, не имея к тому никаких способностей. Естественно, что их нужно немедленно заменять, как только выяснится, что их выдвижение было ошибкой: умный руководитель может предотвратить такую ошибку раньше, чем они начнут работать. Какие-то пробы, испытания необходимы. Ошибки неизбежны; никто, начиная свою карьеру в науке или где бы то ни было, не может полагаться на точный расчет. И тем не менее налицо слишком мало проб и слишком много ошибок. Удача играет важную роль, но нельзя рассчитывать только на везение.

Я четко осознал эту истину, припоминая и классифицируя людей, которых я знал, имена которых я встречал когда-то в журналах и о которых я теперь ничего не слышал. Я сравнивал их с другими и удивлялся: «Почему этому не удалось, а тот выбился?»

Над этим вопросом я думал долгими июльскими вечерами, глядя на фонари в дымке синеватого тумана, лежа на диване в своей комнате. Что можно сделать? И как я должен это сделать? Прежде всего, думал я, нужно отделить новые проблемы от тех, которые уже разработаны. Чтобы приносить сейчас пользу в физике, человек должен в совершенстве владеть одной или двумя специальностями: или он должен владеть техникой математического расчета, или должен быть квалифицированным экспериментатором, — не любителем, по старинке, а на высоком современном уровне. В нынешние времена одно из этих двух качеств абсолютно необходимо для серьезной работы. Оба мы, и Константин и я, начали свою работу как физики, и ни он, ни я не владели ни техникой математического анализа, ни искусством эксперимента, поэтому, естественно, мы обратились к наименее разработанным вопросам.