Хрущевцы - Энвер Ходжа

- Есть ли тут бильярд?

- Есть, а как же, - ответил он - Вам хочется туда?

- С удовольствием! - ответили мы и сразу встали.

Мы поднялись в зал бильярда и пробыли там часа полтора-два. За ними в бильярд последовали водка, перцовка, и закуски*.

Тогда мы спросили разрешения уехать.

- Вы куда? - спросил Полянский.

- В Москву, - ответили мы.

- Как это возможно, - возразил он. - Ведь мы теперь пообедаем.

Мы вытаращили глаза от удивления и сказали:

- А чем мы занимались до сих пор, разве мы не ели и не пили на два дня?

- О, нет, - возразил Ефремов, - то, что мы ели, это был легкий завтрак, а теперь начинается настоящий обед.

Нас взяли под руку и повели в столовую. И что открылось нашему взору! Стол вновь накрыт полным-полно. Все эти харчи производились за счет советского государства пролетариев ради его руководителей, с тем чтобы они "отдыхали" и кейфовали! Мы сказали им:

"Мы не можем есть". Мы возражениями, а они просьбами, и давай жрать и хлебать без перебоя.

- Есть ли тут кинозал? Нельзя ли посмотреть фильм? - спросили мы.

- Есть, а как же, - ответил Полянский, нажал кнопку и отдал распоряжение кинооператору подготовить показ фильма.

Полчаса спустя все было готово. Мы вошли в кинозал и сели. Помню, это был цветной мексиканский фильм. Мы избавились от столовой*. Не прошло и десяти минут с начала фильма, как мы увидели в темноте по одному ворами удиравших из кинозала к водке Полянского и других. Когда кончился фильм, мы застали их за накрытым столом: они ели и пили.

- Садитесь, - сказали они, - теперь мы покушаем чего-нибудь, после фильма приятно закусить.

- Нет, - возразили мы, - больше мы не можем ни есть, ни пить; пожалуйста, разрешите нам вернуться в Москву.

Мы насилу встали.

- Вам надо полюбоваться и красивой ночью русской зимы, - предложили нам.

- Зимой-то мы полюбуемся, - говорю я на албанском, - лишь бы избавиться от столовой и от этих пьяниц.

Мы надели пальто и вышли на снег. Мы сделали несколько шагов, и вот остановившийся ЗИМ: двое других друзей Полянского; одного из них, некоего Попова, я знал еще в Ленинграде; там он был доверенным лицом Козлова, который поспешно произвел его в чин министра культуры РСФСР. Объятия на снегу.

- Вернитесь, пожалуйста, - просили они, - еще на часик .... - и т.д. и т.п. Мы не согласились и уехали; однако мне досталось. Я простудился, схватил сильный насморк при повышенной температуре и пропустил несколько заседаний съезда. (Все это я рассказал с целью раскрыть лишь один момент из жизни советских руководителей, тех, которые подорвали советский строй и авторитет Сталина.)

А теперь снова вернемся к прибытию в Москву до совещания партий.

Козлов, значит, сопровождал нас до дачи. В прошлом, как правило, они возили нас до дома и уезжали; но на сей раз Козлову хотелось показаться "сердечным товарищем". Сняв пальто, он сразу же пошел прямо в столовую, переполненную бутылками, закуской и черной икрой.

- Давайте выпьем и покушаем! - пригласил нас Козлов,- но это было не то. Ему хотелось беседовать с нами с целью разузнать, каково было наше настроение и наша предрасположенность.

Он начал беседу так:

- Теперь комиссия уже закончила проект, и почти все мы согласны с ним. Согласны и китайские товарищи. Имеется еще 4-5 вопросов, относительно которых еще не достигнуто общее мнение, но касательно их мы можем выпустить внутреннее заявление.

И, обратившись к Хюсни с целью заручиться его одобрением, сказал ему:

- Не так ли? Хюсни отвечает ему:

- Нет, это не так. Работа не завершена. У нас имеются возражения и оговорки, которые наша партия изложила в письменном заявлении, переданном комиссии.

Козлов побледнел, не смог заручиться его одобрением. Я вмешался и сказал Козлову:

- Это будет серьезное совещание, на котором все проблемы должны быть поставлены правильно. Многие вопросы в проекте поставлены превратно, но особенно превратно они проводятся в жизнь, в теории и на практике. Все должно быть изложено в заявлении. Мы не допустим никаких внутренних листков и хвостов. Ничего в темноте, все в свете. Для этого и проводится совещание.

- Не надо говорить пространно, - сказал Козлов.

Один из нас говорит ему, посмеиваясь: - И в ООН мы говорим вдоволь. Там Кастро выступал четыре часа, а вы-то думаете ограничить нам время выступлений!

Хюсни сказал ему:

- Вы два раза прервали нас в комиссии и не дали договорить.

- Это не должно иметь места, - добавил я. - Вам должно быть ясно, что подобных методов мы не примем.

- Мы должны сохранить единство, иначе это трагедии подобно, сказал Козлов.

- Чтобы сохранить единство, надо высказываться открыто, сообразно с марксистско-ленинскими нормами, - ответили мы ему.

Козлов получил отпор, поднял бокал за меня, закусил и уехал.

Все время вплоть до начала совещания было занято нападками и контрнападками между нами и ревизионистами всех степеней. Ревизионисты объявили нам войну широким фронтом, и мы также давали отпор по горячим следам их нападкам.

Они старались любой ценой добиться того, чтобы мы на совещании не критиковали их открыто за совершенные преступления. Будучи уверенными в том, что мы не отойдем от своих правильных взглядов и решений, они прибегали и к измышлениям, утверждая, будто то, что мы поставим на совещании, было необоснованно, "вносило раскол", будто мы "трагически" ошибались, будто мы были виновниками" и должны были изменить путь, и т.д. и т.п. Советские усиленно обрабатывали в этом отношении все делегации братских коммунистических и рабочих партий, которые должны были принять участие в совещании. Что касается до себя, то они прикидывались "непогрешимыми", "невинными", "принципиальными", вели себя так, будто они держали в руках судьбу марксистско-ленинской истины.

Провокации и давление на нас приняли открытый характер. На приеме, устроенном в Кремле по случаю 7 ноября, ко мне подошел бледный как смерть Косыгин и стал читать мне sermon (По-французски: проповедь) о дружбе.

- Дружбу с Советским Союзом, основанную на марксизме-ленинизме, мы будем беречь и отстаивать, - заметил я.

- В вашей партии имеются враги, которые ополчаются против этой дружбы, - сказал Косыгин.

- Спроси-ка его, - обращаюсь к Мех-мету Шеху, который хорошо владел русским языком, - кто это за враги в нашей партии? Пусть он нам скажет.

Косыгин попал впросак, начал хмыкать и говорить:

- Вы неправильно поняли меня.

- Бросьте! - сказал ему Мехмет Шеху;

- мы вас поняли очень хорошо, но вы не смеете говорить открыто.

Мы ушли, покинули эту ревизионистскую мумию.

(В течение всего вечера советские не оставляли нас одними и в покое: они изолировали нас друг от друга и окружали по заранее подготовленной мизансцене.)

Вскоре нас окружили маршалы Чуйков, Захаров, Конев и др. Они по указке пели на иной лад: "Вы, албанцы, боевой народ, здорово воевали, вы как следует выстояли, пока не одержали победу над гитлеровской Германией", и Захаров продолжал забрасывать камнями германский народ. В этот момент к нам подошел Шелепин. Он стал возражать Захарову относительно сказанного им по адресу немцев. Возмущенный Захаров, не считаясь с тем, что Шелепин был членом Президиума и начальником КГБ, говорит ему: "Ну тебя, чего ты вмешиваешься в разговор, не тебе учить меня, кто такие немцы! Когда я воевал с ними, ты был молокососом".

В ходе этой беседы надменных маршалов, опьяненных водкой, Захаров, который когда-то был начальником Военной Академии им. Ворошилова, стал говорить комплименты Мех-мету Шеху, который вместе с другими товарищами был направлен туда обучаться сталинскому военному искусству. Перебив его. Мех-мет Шеху сказал: "Спасибо вам за комплименты, но не хотите ли вы сказать, что и ныне, здесь, в Георгиевском зале, мы являемся старшим и подчиненным, начальником и слушателем?"

В беседу вмешался маршал Чуйков, который был не менее пьяным; он сказал: "Мы хотим сказать, что албанская армия всегда должна стоять на нашей стороне .. .". Мы тут же ответили ему: "Наша армия является и останется верной своему народу и преданно будет отстаивать, на пути марксизма-ленинизма, дело строительства социализма; она была и остается оружием диктатуры пролетариата в Албании, признает и будет признавать только руководство Албанской партии Труда. Этого вы еще не знаете, товарищ маршал Чуйков? Тем хуже для вас!"

Маршалы получили отпор. Кто-то из них, не помню, Конев или кто-то другой, видя, что беседа не прошла по их расчетам, вмешался и вставил: "Прекратим эти разговоры, давайте выпьем стаканчик за дружбу между двумя нашими народами и двумя нашими армиями".

Однако, наряду с этой лихорадочной антиалбанской и антимарксистской деятельностью, Хрущев и хрущевцы открыто напали на нас в материале, посланном ими китайцам, в котором они обрушивались и на них. Этот материал они вручили всем делегациям, включая и нашу делегацию. В этом материале, как уже известно, хрущевцами Албания не считалась больше социалистической страной. Хрущев, с другой стороны, в ходе беседы говорил Лю Шаоци: "Мы проиграли Албанию, но не проиграли чего-либо значительного: вы выиграли ее, но вы не выиграли чего-либо значительного. Партия Труда была и остается слабым звеном в международном коммунистическом движении".