Отрочество - Сусанна Георгиевская

Он уж хотел было сейчас же объяснить Саше, что его задержало не что-нибудь там, а поручение Зои Николаевны, что у Володьки Иванова несчастье: сильно заболела сестренка… Но, увидев сердитое лицо Саши, сразу забыл о том, что товарищ больше часа поджидал его на морозе. Забыл, обиделся и промолчал.

В глубочайшем молчании мальчики двинулись к катку. Отдуваясь и не глядя на Сашу, Даня единым духом подобрал ботинки и коньки по ногам, или, вернее, не по ногам.

Продрогший Саша с сожалением снял пальто и сдал его гардеробщице. Не глядя друг на друга, мальчики спустились на ледяной круг и покатили рядом, словно двое глухонемых.

Время от времени Даня поворачивал к Саше голову, откашливался и вздыхал. Если бы Саша хоть взглянул на него, хоть сказал бы: «Ну?», можно было бы начать разговор. Но попробуй рассказать, что тебе скверно, что ты не знаешь, как быть с этими своими тройками и с какого края начинать новую жизнь, если человек рядом молчит, словно в рот воды набрал! Попробуй-ка излей душу, когда на тебя даже не смотрят!

И вдруг Саша искоса поглядел на Даню и сказал:

— Ну?

Даня открыл рот, набрал в легкие воздуху и сразу начал:

— Понимаешь, Сашка…

Но тут лицо у него вытянулось, и стало похоже, будто он внезапно подавился костью.

— В чем дело? Что с тобой? — сердито спросил Саша и быстро обернулся в ту сторону, куда были обращены испуганные, остановившиеся глаза Дани.

Все сразу стало ему ясно: по ту сторону круга бежала девочка из Дворца пионеров, та самая, которой Даня обещал как-нибудь завернуть за старыми сковородками.

— Здравствуйте! — приветливо и вместе лукаво, как показалось Саше, крикнула девочка и помахала им варежкой.

— Здравствуйте! — быстро ответил Саша и толкнул Даню локтем.

Но Даня, вместо того чтобы поздороваться, старался укрыться за плечом у Саши, как тогда во Дворце пионеров.

Спасая положение, Саша раскланивался за двоих, а девочка, все еще помахивая варежкой, катила прямо на них и тащила за руку свою подругу.

— Знакомьтесь: это моя одноклассница, — сказала она.

Познакомились.

— Ну что же мы стоим? — спросила Лида. — Покатаемся еще, Танюша, или все-таки пойдем домой?

— Как хочешь, — тихо сказала Таня.

— Тогда давайте покатаемся.

Лида смотрела прямо на Даню, но Даня стоял как пень.

Тогда Саша вежливо повернулся к ней, и, взявшись за руки крест-накрест, они побежали по кругу.

Яковлев остался позади с Таней. Волей-неволей они тоже взялись за руки и побежали.

Яковлев, вздыхая, разглядывал ее толстое, доброе, задумчивое лицо и широкий нос, раскрасневшийся от мороза. Все вместе взятое не соответствовало его понятию о красоте.

А Лида и Саша обогнали их на добрых полкруга. Они бежали по другой стороне ледяной дорожки, и Дане стоило только немного повернуть голову направо, как глаза его сразу ловили красную шапочку Лиды и коричневый рукав Сашиной куртки.

Неизвестно почему, он изо всех сил старался не смотреть в ту сторону и все-таки все время видел их каким-то боковым, «рыбьим» зрением. Наконец это стало ему невмоготу.

— Давай-ка перегоним их, — сказал Яковлев.

Таня ответила:

— Хорошо.

Они набрали скорость, по прокатные ботинки были велики Дане, конек то и дело подворачивался, особенно на левой ноге, того и гляди — упадешь.

И тут опять заиграла музыка. Заиграла до того плавно, что Даня забыл обо всем на свете. Играли вальс. Он лился свободно, легко, на минуту замирая, и все внутри у Дани замирало, ожидая, когда опять раздастся эта плавная, как будто качающаяся музыка. И вот громкоговоритель умолк. Но Даня знал, что он только набирает силы, — еще не было тех последних, тихих звуков, в которых чувствуется конец.

Впереди, уже совсем недалеко, показалась Лидина спина и ее красная шапочка.

В эту минуту каток вдруг осветился красноватым светом прожектора. В широком, упирающемся в лед луче Даня ясно увидел лицо товарища. Оно было оживлено не тем выражением сосредоточенности, терпения и внимания, которое он так любил и так хорошо знал. Нет, Саша улыбался широко и счастливо. Ему, должно быть, было очень-очень весело.

— Я устала, — робко сказала Таня, — не надо так быстро бежать.

Яковлев ответил:

— Хорошо, — и побежал еще быстрее.

Лучи прожектора скользили по льду, словно танцуя вальс. И вдруг на самую середину катка, туда, где скрещивались цветные дорожки, выбежала Лида. Высоко взлетела ее нога, подкованная блестящим коньком. Она перегнулась вперед «ласточкой» и завертелась на льду, вся сияя в голубых, желтых и красных лучах прожектора. Опять стал падать снег, косой и легкий, и словно тончайшая пелена окутала девочку, танцующую на коньках посреди ледяного сверкающего круга.

Многие останавливались и с любопытством смотрели на школьницу, показавшую высокий класс фигурного катания. Кто-то захлопал. А свет прожектора уже перекочевал с середины круга на край, и сквозь легкую завесу косо летящих снежинок проступали широкие лапы елей. Меж ними раскачивались на веревочке желтые бумажные фонарики, а за линией фонариков смутно светилась широкая пелена снега.

И кто его знает почему, Дане вдруг стало хорошо до слез, легко, весело. Бросивши Таню и размахивая кепкой, он побежал наискосок через ледяное поле навстречу Лиде. Бойко лавируя среди катающихся, он с разгона пронесся по синей глади катка и, подкатив к Лиде, смело и свободно протянул ей руку. Она, улыбаясь, подала ему свою.

Никогда еще Даня не чувствовал себя таким ловким и легким. Ему казалось, что вот-вот он оттолкнется пяткой от земли и полетит, полетит по воздуху, как летают во сне.

И он в самом деле полетел. Предательский прокатный конек неожиданно подвернулся, и Даня со всего маху плюхнулся на лед. С ним вместе упала и Лида.

— Ай да фигуристка! — крикнул какой-то мальчишка, лихо пробегая мимо. — Вот это класс!

Лида вскочила на ноги и стала торопливо отряхивать с колен снег.

— Если не умеешь, не надо кататься! — чуть не плача от обиды и злости, крикнула она и, круто повернувшись, побежала прочь от Дани.

* * *

Угрюмо, не глядя друг на друга и не обменявшись ни словом, мальчики возвращались домой.

И вдруг Даня остановился у груды недавно выпавшего, сметенного в кучу снега, отвернулся от Саши и, набрав снегу в обе горсти, стал жадно глотать его, приподняв кверху голову.

— Ты обалдел! — сказал Саша.

— Отстань! — ответил Даня.

— Но должна же быть всему мера! — стиснув зубы и приближая к Дане побелевшее от злости лицо, сказал Саша. — С ума ты сошел, что ли? Заболеешь во время каникул!

— Оставь меня в покое! — ответил Даня и продолжал жадно глотать снег. — Пить хочу.

Зажав подмышкой ботинки с коньками, Саша схватил его за локоть и стал изо всех сил тянуть прочь от снежного сугроба. Даня упирался, выворачивался и, набирая одной рукой снег, энергично запихивал его в рот, назло Саше и всему миру. Кончилось тем, что оба они растянулись посреди улицы, к большому восторгу глазевших на них мальчишек.

— Так его, так его! — кричали им.

— Эй, черный, коленом его притисни! — поощрял кто-то Даню.

— А ты его носом в снег, в снег! — советовали Саше.

Товарищи что есть силы тузили друг друга и, стиснувши зубы, молча катались в снегу.

Это продолжалось до тех пор, пока в дело не вмешался какой-то шедший мимо гражданин с портфелем.

— Хороши… хо-о-роши-и-и… — сказал он укоризненно и вдруг скомандовал почти по-военному: — А ну-ка, встать!

Мальчики покорно встали, кое-как отряхнули с себя снег и молча зашагали домой.

Глава IV

В ту же ночь, в третьем часу, Даня проснулся со странным чувством тоски и досады. Он не мог найти себе места на жаркой кровати. Все тело ломило, во рту было сухо.

Утром мать измерила ему температуру и вызвала врача. Доктор, выстукав Даню, сказал:

— Ну что ж, обыкновенный грипп. Придется полежать.

И вот он в самом деле лежит. Лежит и, прищурившись, смотрит на Сашу, а Саша, который пришел его проведать, примостился на корточках у печки и молча, задумчиво постукивает кочергой по догорающей головне.

«А ведь, в сущности, я растянулся тогда из-за него, — горько думает Даня. — Если бы не он, я бы не торопился, я подобрал бы подходящие ботинки, и ничего не случилось бы…»

И Дане опять слышится музыка на катке, опять видится, как по-дурацки, растопырив руки и ноги, он валяется посередине ледяного круга. И все, все смотрят на него. Смотрит насмешливо какой-то мальчишка-ремесленник, смотрит эта девчонка Таня, с которой он катался. А Лида не смотрит. Она прикусила губу, отвернулась и делает вид, что никогда не была с ним знакома. Ух, если бы кто-нибудь мог это понять! Ни одна живая душа не поймет, какой это позор!