Теплые штаны для вашей мами (сборник) - Дина Рубина

И почтительно осматривает меня с моей широкополой шляпой «а-ля Максим Горький на острове Капри», с моим постоянно – от любви – задирающим на всех лапу Кондратом… И по мере того, как опускается его взгляд, я замечаю некоторое напряжение в его молодом лице. Я тоже опускаю взгляд и вижу, что в горячке любовной собачьей страсти, а также в свете неожиданного потопа, надев правый сандалий, я забыла надеть левый и в данный момент стою, так сказать, на пленэре, перед благодарными читателями, в домашней тапочке на левой ноге, в сандалии на правой, вымаливая столик с помойки.

Занавес!!!»

Глава четвертая

Эти восхитительные, упоительные рожи…

Иерусалим – Венеция Бога.

Иегуда Амихай

– Один известный израильский писатель, бежавший из Иерусалима в Тель-Авив, сказал мне, что в Иерусалиме он ощущал свою второстепенность, как если бы сожительствовал с женщиной, у которой в прошлом были знаменитые любовники, и потому все прочие интересовать ее уже не могли. А каковы Ваши отношения с городом, в котором ныне живете?

– Вполне домашние, уютные у нас отношения. Мне ведь все равно – когда и какие любовницы у этого города были, я не ревнива. И выходя на улицу Яффо, всегда ощущаю, что в настоящий период жизни я сама для себя – главная любовница этого города.

– Однажды Вы назвали Иерусалим самой любимой игровой площадкой, на которой Верховный Режиссер ставит свои спектакли. Где-то у Вас даже помню фразу: «Здесь есть Иерусалим, и этого мне достаточно». Что для Вас любимое и главное в Иерусалиме?

– Его толпа… Бесконечные лица, бесконечное движение этого города: промельк жестов, вспыхивающие улыбки, гримаса плача… Мгновенные, порой безумные сценки на каждом углу. Иерусалимская толпа – отдельный карнавальный аттракцион для туристов. Я не раз наблюдала, как застывали иноземные люди, попав в сердцевину яркой толпы где-нибудь на улице Бен-Иегуда.

Картинка по теме (из письма):

«…Иду я на днях мимо площади Давидка и вдруг вижу, как наперерез через все дороги вырывается откуда-то и бежит мягко и легко, как олимпиец с огнем, высоко задирая ноги, голый мужик.

То есть с того места, где я иду, пока не видно, что совсем голый, так как на нем накинута осенняя куртка (сегодня +38). И бежит он, мелькая белыми ногами, в сторону улицы Яффо.

У меня, понимаешь, мгновенная писательская эрекция: убежал, думаю, от убийц, выскочил из какого-нибудь дома… или баба убивала, душила прямо в постели… – вырвался, схватил куртку с гвоздя в коридоре… бежал!!!

Публика между тем с доброжелательным интересом глядит вслед: ультраортодоксы с пейсами, их жены с колясками, туристы с рюкзаками на горбах, прохожие… Словно так и надо.

Дальше начинается странное.

На Яффо он тормозит, замедляет шаг, останавливается у какой-то лавки, где идет бойкая торговля разной мелочью, и, вроде так здесь положено гулять и ничего такого особенного не происходит, – усаживается голой задницей на каменную ступень перед входом, непринужденно свесив гениталии… Задумчиво сидит. Отдыхает…

И тут я увидела несуетную работу наших бравых ребят из службы безопасности.

Двое парней с оттопыренными под свободным кителем боками – те, что стояли каждый на своей остановке автобуса, – как-то спокойно и даже отрешенно стали кружить вокруг странного беглеца. Один подошел и встал шагов за десять, другой перешел через дорогу, чтобы следить за ситуацией с противоположной стороны улицы. Никакой паники, народ гуляет, покупает в лавке детских, между прочим, товаров подгузники и игрушки, голый сидит с яйцами наружу… Теплый иерусалимский день…

Я подумала: почему ж они его не увезут, ведь это черт знает что такое! Подошла к тому парню, что мирно и оживленно беседовал с кем-то по мобильному, и говорю:

– Ты что стоишь, не видишь, что человек тот не в себе?

Парень иронично глянул на меня, подмигнул:

– Дорогая моя госпожа… Все мы тут немножко не в себе… Город такой…»

– И никогда у Вас не возникало желания перебраться в более спокойную, более комфортную европейскую столицу?

– Знаете, во времена Британского мандата на Палестину – в сороковых годах прошлого века – военным губернатором Иерусалима был англичанин Роналд Сторз, человек мистически влюбленный в этот город. Кстати, это именно он издал знаменитый и не отмененный по сей день приказ, согласно которому стены иерусалимских зданий могут быть облицованы только местным известняком, благодаря чему сегодня Иерусалим можно смело назвать «белокаменной столицей».

Так вот, Сторз писал о своей странной любви к этому небольшому городу: «В Британской империи и вне ее пределов существует немало почетных и высоких должностей, но я чувствую – не могу объяснить почему, – что после Иерусалима не может быть продвижения по службе…»

Понимаете, я изъездила множество стран, была очарована иными, куда более пленительными городами… но неизменно ощущала то же самое: после Иерусалима не может быть продвижения по службе.

Вот уже и живешь здесь чуть ли не двадцать лет – огромный ведь кусок жизни обычного человека – и кажется, что знаешь здесь каждый переулочек. Ан нет: отправляясь на прогулку с очередным приезжим гостем, неизменно обнаруживаешь что-нибудь такое, от чего заходится душа. Например, звонит знакомый экскурсовод и невзначай говорит:

– Да, слушай, тут снова открыли для посещения подземный туннель, по которому царь Седеккия бежал от Навуходоносора. Это бывшие каменоломни царя Соломона. У меня группа в среду. Не хочешь присоединиться?

И я, само собой, мчусь, как будто и за мною гонится какой-нибудь восточный сатрап. «Подземный туннель» оказывается системой гигантских, искусно подсвеченных пещер, которые уходят в неизвестную даль на многие километры. И надо только осознать, что это в самом центре, вернее, под самым центром Иерусалима.

Или вдруг в переулке неподалеку от Яффских ворот натыкаешься на обломок колонны с выбитой латинской надписью: «Здесь стоит Десятый римский легион. Евреев в этом городе нет и отныне не будет». И вот ты замрешь перед этим обломком великого, давно канувшего в небытие Древнего Рима… и думаешь – Господи, велика Твоя воля!..

– Существует общепринятое мнение, что в Иерусалиме сильная энергетика. Все-таки родина трех великих религий. Наверное, не всегда легко жить, ощущая столь близкое присутствие Бога?

– Но человек не может вечно стоять навытяжку – неважно перед каким начальством: перед сержантом, начальником отдела, министром; наконец, Господом Богом. Человек ест, спит, любит, выпивает, выносит все то же мусорное ведро… Иерусалим, само собой, до известной степени – резиденция Бога, но… как в анекдоте с тем сусликом: живу я тут!

Помню, буквально несколько дней спустя после переезда в Израиль я стояла в центре города у какого-то дома. Вдруг подъезжает роскошная машина, и из нее выползает нечто пузатое, волосатое, жующее сигарету, в трусах и тапочках на босу ногу. И идет к подъезду, лениво покручивая на пальце ключи от машины. Я оторопела. Боже, думаю, откуда такое чучело взялось! Центр Иерусалима, а он – в трусах, в тапках… (Верхняя одежда израильтян вообще больше смахивает на нижнее белье.) Он наклонился к почтовому ящику, вынул почту и, посвистывая, вошел в подъезд. И вдруг я поняла: просто он здесь живет, в этом доме. В тот момент мне многое про эту страну открылось.

Сейчас я тоже летом предпочитаю ходить по Иерусалиму в шлепанцах и какой-нибудь рубашонке полегче. Понимаете, жарко…

А по поводу игровой площадки: у меня сложилось убеждение, что, попав в иерусалимскую толпу, каждый человек волей-неволей становится действующим лицом в какой-то пьесе и – хочет не хочет – играет, ну если не в главных ролях, то, по крайней мере, в массовке, на подхвате.

Здесь даже наши соотечественники необыкновенно колоритны.

Картинки по теме:

Вот выхожу я на улицу Яффо и вижу двух пожилых дам, узревших друг друга по разные стороны улицы. Не дожидаясь, когда загорится зеленый свет, они принимаются громко беседовать через поток машин:

– Как вам нравится тот Арнольд?

– Что, он опять в новом костюме?

– Какой костюм?! В пятницу похоронили!

– Так чего ж вы спрашиваете, или он мне нравится?!

– Нет, но как вы оцениваете поступок?!

Однажды на исходе субботы мы с Борисом видели ортодоксального бородача нечеловеческой красоты; он стоял, подпирая плечом фонарь, и глядел в вечность. Когда мы проходили мимо, он икнул, рыгнул и произнес на полувыдохе, полустоне: