От полудня до полуночи (сборник) - Эрих Мария Ремарк

Это искусство больше чем абстрактная организация пространства, потому что иначе оно оставляло бы только приятное впечатление от группировки вещей по эстетическим признакам. Оно пытается прорваться к платоновской идее вещей и к ритмике пространства.

Простые на первый взгляд произведения раскрываются, если долго на них смотреть. В них обнаруживается все больше деталей, они становятся все содержательнее, личностнее и живее. Необычная одухотворенность скрывается за их филигранной точностью. Они предоставляют широчайший простор фантазии, ничего не предопределяя и не навязывая; они самодостаточны. Они совершенны, подобно кристаллам, отражающим эмоциональный портрет зрителя. И разве при этом так уж странно, что некоторым они ни о чем не говорят?

1924

Эпизод за письменным столом[120]

Через несколько минут после того, как зажглась моя настольная лампа, на свет беззвучно прилетела тень с серебряными крылышками и начала торопливо кружить вокруг него, словно боясь опоздать. Снова и снова дерзала она на тщетную попытку атаковать светящийся ореол лампы вокруг металлической нити и взволнованно билась перед сопротивлением невидимого стекла, как не любимая больше женщина перед невыразимой отчужденностью мужчины.

Древнее наследство заботливых матерей направляет при взгляде на моль страх за содержимое платяных шкафов в ладони, так что они становятся проворно хлопающими преследователями крылатых созданий, растирающими их, как мельничные жернова зерно.

В непроизвольном рефлекторном движении я тоже вытянул руки, немного помедлив перед серовато-золотым насекомым, которое скрючившиеся пальцы должны были растереть в бесформенное нечто. Но моль ускользнула от таинственных захватов, приближавшихся к ней, и упорхнула под скулу стоявшего рядом с лампой пожелтевшего черепа, а потом, когда и там стало опасно, – в глазницу.

Она ползала по своему укрытию, пряталась в тени и беспокойно шевелила крылышками. Это выглядело так, словно в глазницах вновь появилась таинственно вспугнутая жизнь. От этого годами знакомый и ставший привычным череп внезапно приобрел что-то зловеще-угрожающее, так что преследующая рука замерла перед ним. Он образовал мистическое табу, прибежище, каким в Средние века была церковь для беглеца, спасавшегося в ней от преследователей.

Укрывшись в смерти, моль обрела безопасное существование. Смерть встала на страже жизни. В ее застывших глазницах насекомое нашло надежное пристанище, а для ведомой мыслью руки она стала смутным напоминанием о смерти. Между ней и бездумной тварью не было страха, в то время как между мыслящим существом и ею зияла пропасть ужаса.

Человеку даровано мрачное знание; только он знает, что должен умереть. И невыносимая тоска по Вечному противится этому знанию; но, прочно прикованный к колесу времени, он устремляется вместе с ним от одного изменения к другому. Отданный на произвол судьбы, зная об этом, не имея возможностей сопротивляться ей, пытается он понять замысел судьбы и никогда не находит его.

И наоборот, как плотно окружает кольцо жизни Божью тварь; она идет без страха и горьких знаний к распаду – и даже глазница смерти не пугает ее. Только человек ощущает бренность; не оттого ли он стоит особняком от других явлений и не может с ними соединиться? О, ирония познания – она делает тебя еще более одиноким…

Моль высунула усики из тени черепа. Она взлетела и снова начала кружить вокруг огня; рука больше не преследовала ее… От окон потянуло ветерком, вдали прогрохотал поезд…

1924

Самые читаемые авторы[121]

I

Ни о ком не сочиняют таких загадочных легенд, касающихся личной жизни и материального благосостояния, как о литераторах. Если подающий надежды отпрыск приносит из школы несколько хороших отметок за сочинения, то склонная к фантазиям мамаша уже мечтает о том, как он станет поэтом, и воображает белые виллы на берегах синих южных морей, тенистые парки, высокоскоростные роскошные лимузины с новыми, шуршащими по гравию шинами и элегантные яхты – результаты «сочинительства», до которых «дописался» сын. Обычно более практичный папаша, наоборот, бурчит что-то о нищих поэтах и о профессиях, которые никого не прокормят. Правда, как всегда, лежит посередине. Странная вещь – успех писателя; его невозможно вычислить или предсказать. Есть превосходные авторы, чьи имена произносят с огромным уважением, о которых пишут в блестящих критических статьях, – но их труды выдерживают всего лишь два-три, максимум пять тиражей. Тиражи произведений других авторов, сюжетную небрежность которых можно распознать уже по первым трем страницам, за несколько месяцев достигают ста тысяч экземпляров. При этом распространенное среди пессимистов мнение, будто большие тиражи свидетельствуют о плохом качестве, абсолютно ошибочно. Последний роман Герхарта Гауптмана в три месяца перевалил за семьдесят пять тысяч – цифру, за которой не угнаться невероятно популярным книгам, например книгам противоположности Гауптмана – Куртс-Малер, романы которой плодятся, как кролики, в огромных количествах, перебивая друг друга. Однако ни одну пьесу Гауптмана не ставят так часто, как непотопляемый «Старый Гейдельберг» Мейера-Фёрстера.[122] Ганс Гейнц Эверс[123] со своей «Мандрагорой» достиг рекордных тиражей; но если из-за этого вы решили, что только развлекательные, фантастические и экзотические романы имеют успех у публики, то вспомните о массовых продажах крайне ученого, толстого произведения, которому ни один человек не предсказал бы такого успеха: «Заката Европы» Шпенглера. Или приведем пример из другого жанра: нежная лирика индийского мудреца Тагора также выходила огромными тиражами. Как мы видим, у успеха нет общего знаменателя. Влияет слишком много различных обстоятельств; бывает, что автор пишет несколько произведений, которые остаются совершенно незамеченными, а следующее неожиданно «попадает в яблочко», хотя оно вовсе не лучше предыдущих. К успеху стремится каждый, кто всерьез относится к работе; любой автор хочет, чтобы его читали. А тому, кто притворяется, будто ему нет дела до «глупой» публики, не стоит даже напоминать басню про лису и виноград, лучше сразу рассказать ему о Шопенгауэре, философе, который презирал мир и людей и в шести томах доказал ничтожность бытия, но тем не менее так хотел успеха, что собирал газетные вырезки даже с самыми бессмысленными статьями, где речь шла о нем, и лично благодарил авторов.

II

Вероятно, ни о ком не спорят так горячо, как о писательнице Гедвиге Куртс-Малер. Во всяком случае, среди женщин-авторов она действительно самая удачливая. К ней, как к последовательнице Вернер, Геймбург и Марлитт,[124] много придираются, но еще больше ею восхищаются. Круг ее читателей неограничен. Ее книги можно найти и во дворце, и в хижине, а тиражи в полмиллиона для нее не редкость. Да, странная штука – успех писателя, а вкусы толпы никогда не могут служить мерилом качества.

Большинству ведущих литераторов нашего времени далеко до тиражей романов Куртс-Малер, хотя в художественном отношении они стоят неизмеримо выше ее. Недавно отпечатаны 159 тысяч экземпляров двухтомного романа Томаса Манна «Будденброки». Сейчас печатается 50 тысяч экземпляров его последнего романа «Волшебная гора», впервые появившегося на Рождество 1924 года. Артур Флёснер написал в честь пятидесятилетия писателя его литературно-критическую биографию, содержащую много интересных зарисовок из частной жизни Томаса Манна.

Только что вышло самое известное произведение Бернхарда Келлермана «Туннель» тиражом 243 тысячи экземпляров. Его последняя работа – историческая драма «Анабаптисты из Мюнстера».

Автор «Человечка с гусями» (280 000) и «Кристиана Ваншаффе» (51 000) Якоб Вассерман[125] может считать успехом своей жизни известную серию тропических романов. В рамках этой серии появилась его последняя книга «Фабер, или Потерянные годы», вышедшая уже 30-тысячным тиражом.

Тираж последнего романа Гауптмана «Остров великой матери» превысил за несколько месяцев семьдесят пять тысяч экземпляров – успех, причины которого объясняются, вероятно, не столько достоинствами книги, сколько – и в гораздо большей степени – популярностью Гауптмана, который и за границей считается величайшим из живущих немецких писателей.

Похожей славой пользуется Бернард Шоу, седовласый английский писатель, чье имя известно далеко за пределами его родины. Благодаря его последней драме «Святая Иоанна» он имеет особый авторитет в театрах всего мира, авторитет, который неуклонно растет. Только в Германии эта пьеса вышла тиражом шестьдесят тысяч.

Господин фон Эстерен снова привлек к себе пристальное внимание общественности. Его новый роман «Жизнь продолжается» предназначен широкой публике. До этого самым популярным его произведением был «Христос не Иисус» – иезуитский роман, посвященный власти и мудрости всемирного ордена иезуитов.