Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен

По всем этим причинам Молхо в общем не особенно удивился, когда получил от Ури довольно странное приглашение, истинный смысл которого он уже заранее смутно угадывал. «Это вполне естественно, — думал он. — Уж если я сам никак не могу до сих пор найти себе подходящую спутницу жизни, не приходится удивляться, если старый друг и добрый товарищ готов, что называется, испечь мне такую женщину — прямо в раскаленной духовке этого проклятого лета», — и он дружелюбно и сильно пожал протянутую ему руку, хотя в душе все еще был несколько недоволен собой за то, что на этот призыв о встрече отозвался со слишком поспешной, как ему казалось, готовностью. «Нет, в самом деле, как ты меня нашел?» — первым делом спросил он, пожимая руку Ури. На что его бывший инструктор, возвращая ему такое же дружелюбное и сильное рукопожатие, как раз и ответил, ни секунды не задумываясь: «Да ведь мы с Яарой уже с прошлого лета только и делаем, что говорим и думаем о тебе».

4

Молхо смущенно хихикнул и снова покраснел, почему-то вдруг почувствовав себя счастливым. Он все еще не мог переварить эту новость. «Неужели я действительно был в нее когда-то влюблен?» — честно старался он припомнить. Ему и саму-то Яару почти не удавалось вспомнить. Как-никак с тех пор прошло тридцать четыре года, и к тому же Яара и тогда по-настоящему не принадлежала к его окружению — она была годом старше, а в их класс пришла только в седьмом, когда осталась на второй год, — высокая, красивая и неразговорчивая светловолосая девочка, которая по-прежнему отставала в занятиях и все перемены проводила с ребятами из своего бывшего класса. Неужели он действительно был в нее влюблен? Впрочем, он тогда то и дело влюблялся в кого-нибудь, хотя все это были робкие и тайные увлечения, он, в сущности, почти заставлял себя влюбляться, лишь бы не оставаться тем единственным сыном в семье, который целиком подчиняется властной матери.

Ури все еще сжимал его руку. «Так она все-таки кончила школу? — спросил Молхо, чувствуя, как каждый очередной жест Ури, его интонации, улыбка, знакомые стремительные и резкие манеры заново воскрешают в нем радостные воспоминания далекого прошлого, как будто между ними не было всех этих долгих лет разлуки. Его лишь слегка удивляло, что Ури хочет зачем-то навязать ему влюбленность в Яару, между тем как ему самому помнилось, что никакой влюбленности не было тогда и в помине. — Неужто я был в нее влюблен? — осторожно переспросил он, немного опасаясь, как бы слишком категорическое отрицание этого факта не отпугнуло собеседника еще до того, как он изложит свои намерения, и потому приготовившись даже, если потребуется, влюбиться в эту Яару ретроактивно, вот сейчас, прямо тут, на этой раскаленной солнцем белой пустынной площади, в окружающем их двоих субботнем безмолвии. — Впрочем, так много лет прошло, — несколько принужденно усмехнулся он, — может, и действительно что-то такое было. Но она ведь была, кажется, старше меня…» — «Всего на год! — пылко перебил его Ури. — Даже меньше. Она родилась в августе, а ты в следующем мае, так что между вами всего несколько месяцев разницы. Ну и потом, вы учились с ней в одном классе, сидели на одной скамье. Ты даже написал ей однажды настоящее любовное письмо. Это было в тот год, когда я стал вашим молодежным инструктором. Может быть, ты и меня забыл?!» — «Нет, что ты! — с жаром возразил Молхо. — Как я мог тебя забыть? Ты нас всех тогда прямо всколыхнул. И потом, все эти слухи, которые ходили тогда о тебе и о той твоей шехтерианской группе…» — «Да, было и это, — сказал Ури польщенно. — Но ты ведь никогда по-настоящему не принадлежал к нашей группе, верно? Да, конечно, я помню, наши идеи тебя не интересовали. Впрочем, и другие идеи тоже. Мне еще помнится, как ты сидел на наших сходняках, — всегда молчал и никогда ни с кем не спорил». — «Да, ты прав, я не такой уж великий спорщик, — признался Молхо, чувствуя, что его всегдашний недостаток неожиданно превращается теперь в скромное достоинство. — Я всегда был больше реалистом, хотя и попал в гуманитарный класс». — «Ну да, потому-то ты и отошел от нас в конце концов, — искоса посмотрел на него Ури. — И в кибуц не пошел, предпочел после школы пойти в армию». — «Ты прав», — сказал Молхо, несколько удивляясь, что Ури до сих пор не простил ему этот его маленький первородный грех. «А что ты делал в армии?» — «Я был санитаром, — объяснил Молхо. — И там познакомился со своей женой. Она служила связисткой».

Они медленно прохаживались по площади, по-прежнему держась узенькой теневой дорожки возле касс, и Молхо рассказывал о себе, не переставая попутно поражаться тому, что его собеседник так много о нем знает, а потом настал черед Ури, и тот начал излагать ему историю своих многочисленных перевоплощений, которая проходила, как он сразу же сказал, под знаком непреходящей беды — нх с Яарой бездетности. «Это наше проклятье, — угрюмо сказал он, — и нам понадобилось много времени, чтобы с ним смириться». Он рассказывал о мучительных выкидышах, о длительных попытках сохранения беременности, о сложных медицинских процедурах и об их бесконечных скитаниях с места на место в вечном поиске той заветной точки земного шара, где наконец осуществится их страстное желание. Из Иодфата они перебрались в какой-то мошав, потом в Тель-Авив, потом в Южную Америку, где Ури несколько лет работал сельскохозяйственным инструктором, чтобы собрать денег на очередных врачей, а потом и на Дальний Восток, надеясь приобщиться к духу восточной мудрости, а заодно и испробовать тамошние прославленные методы лечения. Но все это, решительно все оказалось впустую, годы прошли зря, и вот уже десять лет, как они вернулись домой, в Иерусалим, и он, окончательно отчаявшись стать отцом, решил занять себя, углубившись в иудаизм и, в частности, в его этику, потому что всегда живо интересовался этическими вопросами, и для этого присоединился ко двору одного иерусалимского цадика, прославившегося именно своим этическим учением. Вначале он видел в этом просто очередной этап своих духовных поисков, но поставленная им перед собой задача на сей раз оказалась куда сложнее, чем он думал, так что в конце концов он страстно увлекся своими нынешними занятиями и теперь не видит им конца, потому что главное, как он уже понял, содержится не в письменных источниках, а в устных наставлениях и в образе жизни наставника. Однако он все же не стал бы говорить, будто «вернулся к вере», ему отвратительно само это понятие, в котором он ощущает не столько духовный, сколько чисто политический шаг, и поэтому на последних выборах он, например, голосовал за левого кандидата — как бы в знак протеста против политизации религии. И тем не менее он уже не видит теперь для себя иного пути, потому что человек, который действительно хочет постичь подлинный дух иудаизма, должен полностью войти в эту среду, жить той же жизнью, что все вокруг, и этим завоевать их доверие, а ему это сделать необычайно трудно, потому что все прочие ученики его учителя по-прежнему подозревают, что он в их среде случайный гость, ищущий короткого ночлега, и не хотят открывать ему свои тайны — он принят как бы условно, а они люди тяжелые, и у них главное, как он уже сказал, не в словах, а в образе жизни, и они хотят получить надежное доказательство его полной принадлежности к их кругу и поэтому вот уже несколько лет требуют, чтобы он прежде всего развелся с Яарой и взял себе другую жену, которая родит ему детей, потому что без детей, как они справедливо говорят, его мир навсегда останется ущербным, а его понимание — неполным. Сначала он, понятно, даже слушать об этом не хотел, но чем дольше он жил среди них, тем больше убеждался, что за их настояниями стоит определенная внутренняя логика, с которой нельзя не согласиться, но, конечно, только в духовном, а не в душевном смысле этого слова. А в действительности его сердце рвется на части, потому что его любовь к Яаре, жить с которой в этой среде ему бесконечно трудно, по-прежнему глубока, но, с другой стороны, годы идут, он стареет, и вдобавок ко всему ему недавно намекнули, что для него уже нашли подходящую женщину, и вот теперь Яара сама уговаривает его развестись с ней. «Мое дело уже пропащее, — говорит она, — а ты еще можешь построить себе настоящую семью. И не беспокойся — я не останусь здесь, рядом с тобой, чтобы ты постоянно себя казнил». И вот так оно тянется уже год, они без конца обсуждают этот вопрос, потому что не могут придумать, как выйти из положения, — ведь Яара не может остаться одна, ей уже за пятьдесят, а она не имеет никакой профессии, вся ее жизнь прошла в бесконечных скитаниях по белу свету и в борьбе за ребенка, и сейчас она только и может, что работать помощницей воспитательницы в детском саду. Да и он тоже ведь всего лишь учитель английского языка в религиозной школе, с маленькой зарплатой, и много времени посвящает собственной учебе. Конечно, здешние сваты могли бы и ей подыскать жениха, но она категорически не хочет оставаться в этой среде, а он, Ури, в свою очередь, ни за что не согласен просто так бросить ее и жениться на другой — он должен убедиться, что она тоже пристроена, что нашелся человек, которому она понравилась и который понравился ей тоже. Но их круг знакомых стал сейчас таким узким! Да и с кем им видеться, в самом деле? Иной раз встретятся случайно на каком-нибудь перекрестке с другом юности, поговорят немного, вот и все. И тут они услышали о Молхо, о смерти его жены, и сразу вспомнили его, и даже опознали на одной старой фотографии, сделанной в каком-то давнем молодежном походе, — этакий круглолицый, симпатичный подросток. Но он, Ури, сразу же спросил Яару — а что мы, собственно, знаем о нем? Что он и вправду был в нее когда-то влюблен?