Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Тимоха сорвал с себя телогрейку. Лицо, кулаки жаром вспых­нули.

—  Гони долю! - рыкнул в самое мурло бугра. Тот со шкон­ки спрыгнул. Двинул Тимку кулаком в челюсть. Кочегар по­шатнулся. Но тут же сапогом въехал в дых.

Бугор открыл рот, глаза на лоб полезли. Тимоха кулаком поддел его в висок, потом добавил в челюсть. Не давая опом­ниться, всадил сапогом в пах. Свалившегося поднял, как тряпку, в рожу ненавистную, рыхлую воткнулся головой

и грохнул об стенку, обмякшего. Но не успел перевести дух, сам повалился рядом с бугром.

Кто-то из фартовых погладил по кентелю лавкой. Перед гла­зами закрутились хохочущие рожи. Услышал сквозь звон:

—  Ожмури его в параше!

Тимофея будто током прошибло. Вскочил. Лицо серое. Сплошная злоба с кулаками. Кого, где и за что бил, не разби­рался.

Подвернувшемуся сявке так поддал в глаз, что тот навсегда остался в циклопах.

Тимка не чувствовал боли ответных ударов. Весь в крови, в синяках, он дрался остервенело. Вбивал под шконки и в стены тех, с кем недавно кентовался. Он выбивал зубы, ломал ребра, топтал ногами фартовых - за свое.

Приметив, что бугор пытается встать, прихватил за горло:

—  Отдай башли, падла! Не то замокрю!

Бугор несогласно мотнул головой. Тимка въехал ему сапо­гом по ребрам. Но кто-то шустрый сбил кочегара с ног. И фар­товые, налетев кучей, измордовали Тимоху до мокроты и вы­кинули из барака.

Увидев его утром, Дарья насмерть перепугалась. Тимоха еле передвигался по котельной.

—  За что тебя так уделали? Сюда приходили?

Тимка отрицательно мотнул головой.

—  Встретили? Вызвали из бани? Неужели сам к ним пошел? Зачем? Ведь убить могли! - всплеснула руками.

Тимке даже говорить было больно. До вечера еле дотянул. И Дарья, заглянув в котельную после работы, увела его по по­темкам в дом.

Там разула, раздела. И, заварив чистотел, обмыла ссадины, ушибы. На шишки и синяки толченный с солью лук приложи­ла. Ноги, руки растирала заячьим жиром. До утра отпаивала лимонником, аралией.

К утру Тимка заметно повеселел. Сам вставать научился. И хотя рот открыть еще не мог, глазами улыбался. Уж очень по­нравилось ему в Дашкином доме. Чистом, красивом, сытом, пропахшем душистыми травами.

—  Ты спи. Сегодня у нас выходной. Сил набирайся.

Постирала баба Тимкино белье, потом зашила, выгладила.

Тимка молча наблюдал за нею: заботливы и неспешны руки

ее, спокойно лицо. Эта баба кому-то подарком стала бы. А вот одна прозябает столько лет!

Дашка поймала на себе его сочувственный взгляд. Вздох­нула.

—                 Так-то, Тимоха. Жизнь уже на закат. А я все за свои молодые грехи мучаюсь. Все не отмолю никак. И хотя жизнь, считай, прошла, никто не любил меня. Словно клеймо проклятия иль проказа на мне. А все потому, что в прежние годы не умом жила. Теперь-то уж ладно. Опоздала я. Не будет семьи... Хотя иной раз обидно бывает. За то, что ничего воротить нельзя. Вот и ты... Куда годы тратишь? На что живешь? Без радости, без семьи, как кобелюка. А старость придет, за всякий день спросит. Вот только вернуть, как и я, ничего не сможешь. Поздно будет. А развалина не только другим, себе не нужна, - опустила баба голо­ву, вздохнула. В уголках губ морщины обозначились. Следы раз­думий, сожалений, утрат. - Пришибут тебя где-нибудь под забо­ром ворюги поганые. И никто не сумеет ни помочь, ни спасти. Закопают, как собаку бездомную.

—  Кончай пиздеть, - сказал с трудом Тимофей.

Глянув на себя в зеркало, он смочил лицо настоем чистоте­ла и сразу почувствовал действие этой травы: перестали ныть ушибы. Даже синяки заметно побледнели. Прошла опухоль. Сса­дины очистились, и лицо уже не походило на харю страшилы.

—  Баба ты, Дарья. Мужика не поймешь, - сказал Тимка, схватившись за скулы.

Дарья стакан с настоем девясила подала:

—  Полоскай рот. К вечеру полегчает.

Тимка послушно делал все, что велела Дарья.

Женщина, тихо уговаривая, накормила мужика сметаной, медом. А к вечеру, отлежавшись на диване, Тимка и вовсе пове­селел. Лицо очистилось от синяков и ссадин, десны перестали ныть.

Тимоха уже не ползал, а ходил по дому уверенно. Загляды­вал в каждый угол. А когда в кладовку всунулся и увидел при­пасы, вовсе обомлел:

—  Тут, не вкалывая, целой «малине» три зимы без горя кан­товаться можно!

— А ты себе такое сделай! - захлопнула Дарья кладовку.

—  В кочегарке, что ли?

—  Я тоже хоромы не враз получила.

—  Тебе участковый помог. Не задарма, наверное? - схва­тил Дашку за плечи. В глаза уставился.

—  Козел ты паршивый! Не тронь покойного! Ничего про­меж нас не было. И ни с кем не маралась. С Тихоном жила. И все тут! Хватило с меня. Никого больше не подпущу к себе!

—  Никого? И меня? - оглядел бабу жадно.

—  А ну остынь! Не то напомню тебе недавнее! - отскочила баба к печке и схватилась за ухват.

—  Ты что? Не живая, не хочешь мужика?

—  Мараться не хочу!

—  А как хочешь? Пусть по-твоему будет. Лишь бы обоим хорошо было. И тебе, и мне.    

—  Что в том хорошего, дурак! Думаешь, -не знаю? Поело­зишь пять минут, а трепу до конца жизни хватит! Убирайся!

—  Стой, Даша! Я уйду. Как мама родная, клянусь. Но ты с катушек валишь. Пять минут... Треп. С кем ты жила, ба­бонька милая? Кто ж о том треплется? Ты ж пойми: баба, если она всего-то на ночь, частью души становится. И памя­ти. До конца дней. Где ты слышала, чтоб о таком трепались? Это равно себя на помойку бродячим псам кинуть. О таком не ботают. Это помнят. С радостью. И почему ты о том не знаешь? Были у меня женщины. Всех помню. Каждую. Как цветок в радуге. Все хорошие. Каждая. Но и ничего больше не скажу. Все остальное - мое.

Дарья поставила ухват на место:

—  Покуда своего не добьетесь, все так говорите. А потом...

—   То фраера. Кто на вторую ночь не способен. У кого в яйцах вода, а не семя. А вместо мужичьего - гнилье. Потому, чтоб себя оправдать, бабу охаять надо.

—  Все вы одинаковы, - отмахнулась Дарья. Но с интере­сом слушала Тимофея.

—  Как-то, еще по молодости, попал в «малину» один такой мудила. По бухой раздухарился. Ботал, что без клевых не мо­жет. Все мы не ангелы. Ну и ему девчонка перепала. Мы со своими до утра, а он, гад, через пяток минут уже водяру жрал. А набравшись до усёру, всю ночь под столом дрых. Утром начал хвалиться, что до свету с девки не слезал. За темнуху и треп - наказали. Нет у фартовых привычки бабу марать. Плохо ей, зна­чит, мужик козел. Слабак в яйцах...

Дарья усмехнулась. Недоверчиво на Тимку глянула. И ска­зала в раздумье:

—  Я, Тиша, нынче по-своему думаю. Не мужик, друг мне нужен. Не на ночь. На всю жизнь. Пусть и старше будет. Лишь бы считался со мною. Прошлым не попрекал. Чтоб понимал, как самого себя. И не вором, мужиком, родным мне в доме был. Хозяином. Ведь баба я... Тепла сердечного хочу.

Поутих Тимофей. И сразу потерял дар красноречия. Он по­нял: не подпустит Дарья его к себе. Не примет на ночь. Не нужен он ей. А значит, помогала ему без умысла, без затаенных желаний. От доброты своей, которой он не стоил.

Выкурив на кухне папиросу, поблагодарил бабу за все. И ушел в кочегарку.

Когда на другой день участковый обронил, что ищет добро­вольцев на заготовку дров для детсада и больницы, Тимофей, не задумываясь, вызвался первым.

Дашке сказал коротко:

—  Когда-то надо начинать. Может, успею, авось не все потеряно. Коросту с тела травой ты с меня смыла. А вот с души самому отскрести надо, если получится. А коли нет, значит, говорить будет не о чем, - вздохнул мужик и умчался в тайгу с топором за поясом.

Подальше от фартовых и милиции, от Дарьи, от себя.

Глава 2

Слух о том, что Тимку едва не разорвал в тайге медведь, быстро облетел Трудовое. Пока мужик жил у Притыкина и был без сознания, о его здоровье селяне справлялись. Когда же Тимку перевезли в больницу, к нему понесли передачи все, кто хоть немного его знал.

Никого не интересовало, почему Притыкин отправил на­парника в больницу. Все знали: самое трудное, критическое вре­мя жил Тимоха у охотника. Тот выхаживал до того, пока мужик пришел в сознание. А потом... Работать надо. У охотников вся­кий зимний день дорог. Пока один болеет, второй за двоих вка­лывает. Иначе весну и лето не проживешь.

Тимка улыбался всякому голосу, звавшему его под окном. Теперь около него постоянно дежурила старая нянечка. Она ухаживала за Тимохой, как за своим, родным. Угадывала каж­дое желание. Умела молчать долгими часами. Могла рассмеять­ся от души над какой-нибудь историей, рассказанной Тимкой.

Вскоре к нему начали пускать посетителей. Сначала не раз­решали задерживаться подолгу. Потом скучать не пришлось. Все Трудовое мужика навестило. Кроме фартовых и Дарьи.

Даже участковый наведался. Долго смеялись они с Тимкой: хотел хозяин тайги фартового сожрать, но подавился пулей.