Кыыс-Хотун - Анастасия Саввична Сыромятникова

наверно, другой Кыталыктах. Но почему ты говоришь: «Домой?»

— Там я жила раньше.

— Жила раньше… Господи, что-то у меня голова кружится. Замучилась я с этим угощением… Пойду погуляю. А ты отдохни. Ложись, не стесняйся!

Бочуона быстро застелила, орон.

— Тебе никто нс будет мешать. Прокопию я скажу, он переночует в доме… Я приду попозже.

Бочуона торопливо вышла. Нюргуна нырнула под одеяло. Она закрыла глаза, и перед ней поплыла бесконечная дорога, — по тайге, по болотам, через одинокие усадьбы и крохотные поселки. Нюргуна шла одна, но что делала бы она без людей? Люди давали 'ей пищу и ночлег, помогали советом, а часто и провожали от юрты к юрте.

Однажды в лесу ей повстречался медведь… Он стоял в двадцати шагах на задних лапах, передними упершись в лиственницу. Что высмотрел он на дереве, выяснять Нюргуна не стала. Она до боли в пальцах сжала в руке пистолет, подаренный Мироновной, и осторожно отступила назад. Знала: пистолет от медведя может и не защитить. Постояв несколько минут под лиственницей, лесной хозяин побрел в тайгу, освободив дорогу. Он ушел, но страх остался. С тех пор Нюргуна клала пистолет под подушку, наивно полагая, что оружие отпугнет зверя, если он захочет появиться во сне. Так она сделала и на этот раз…

Вдруг Нюргуна почувствовала на плече тяжелую руку. Вслед за тем кто-то поднял одеяло, пытаясь лечь рядом на узкий орон. Нюргуна в испуге села на постели. Прямо перед собой увидела ухмыляющееся лицо Акима.

— Тсс… — прошептал Атласов и потянулся к Нюргуне.

— Прочь! Стреляю! — крикнула Нюргуна и выхватила пистолет.

Атласов взмахнул руками и отшатнулся. Его лицо перекосилось.

— Бу-бу-бу… — забубнил он, трясясь от страха. — Чертова девка, сатана!.. Зачем пришла тогда?…

— Прочь, говорю!

Нюргуна подняла пистолет дулом вверх и нажала курок. Грохнул выстрел. Атласов взвизгнул и стремглав вылетел из амбара.

— Ну успокойся, детка, не плачь. Он не придет, не бойся. Мы его больше сюда не пустим! — уговаривала девушку Бочуона.

— Все вы такие! И богачи, и слуги их! — рыдала Нюргуна. — Ты нарочно, нарочно подстроила все! Ты нарочно оставила меня одну!

— Что ты, милая, что ты! Я и думать об этом не думала. Ушла, чтоб тебе не мешать. Кто же знал, что он так рано проснется. Еще ведь и ночь не настала — посмотри, светло!

Бочуона тихонько гладила плечи Нюргуны, перебирала густые волосы. Девушка затихла. Лишь изредка сотрясали ее гибкое тело бурные всхлипы.

— Я почему тогда ушла… Ты одно словечко сказала… Кыталыктах. Твой дом, говоришь, в Кыталыктахе? Я хочу тебя спросить: где этот Кыталыктах? В каком улусе? Я сама из Кыталыктаха…

Нюргуна вскочила.

— Значит, о тебе говорил Иван Иванович?

— А что он говорил?

— У Атласова твоя землячка служит, сказал.

— Ты из моего Кыталактаха!

— А почему я тебя никогда там не видела?

— Тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— А я девятнадцать лет как здесь.

Бочуона затрепетала и опустилась рядом с ороном на колени.

— Послушай, девочка… Девятнадцать лет ношу я в себе горе. Неутолимое горе… Скажи мне, чья ты? Как тебя зовут?

— Кыыс-Хотун.

— Это имя я слышала, но ведь оно не настоящее?

— Мне его Мастер Морджо подарил. В благодарность за то, что я за ним ухаживала. Жив ли он?

— Как же тебя зовут на самом деле?

— Нюргуна Таскина.

— Доченька… — прошептала Бочуона и обняла Нюргуну. — Я твоя мать.

— Что-что? — испуганно воскликнула Нюргуна.

— Я твоя мать… Это я дала тебе твое настоящее имя. Я хотела, чтобы сквозь тяготы жизни ты, как подснежник сквозь весеннюю грязь, прорастала, чтоб была такой же нежной и желанной людям, как этот майский цветок…[33] Злые люди отняли тебя у матери, выслали меня из наслега. Прости меня, грешную, что росла ты без ласки, среди чужих людей… Прости!

— Что ты говоришь? — крикнула Нюргуна и, вырвавшись из рук Бочуоны, бросилась из амбара, в светлый сумрак северной белой ночи.

Сколько она об этом миге мечтала, представляла его во сне и наяву, сколько женщин казались ей матерью! Почему же ничего не сказало ей сердце, когда появилась ее настоящая мать?

— Мама… — прошептала Нюргуна.

Огромное счастье, как крылья, подняло ее над землей и понесло над таинственными ночными аласами.

XVI

Высокий господский дом посреди полей и лугов высился, как стог сена. Рядом чернели копнушки юрт и амбаров.

Солнце садилось. Кыталыктах пеленала сонная зыбь белой ночи. Утихал ветерок, не успевший остыть. Выпрямилась трава по обе стороны дороги. Разглаживалась вода на длинных озерах — остатках Старого ленского русла.

Нюргуна то и дело останавливалась, вглядываясь до боли в глазах в родную ширь.

Ее, конечно, могли подвезти до самого дома. Но Нюргуна попросила остановить телегу, как только заприметила отросток дороги, ведущий в Кыталыктах, и Иван Иванович понял ее. Протянул руку, попрощался тепло:

— Помните — за Талым озером, дом Капитонова!

Кыталыктах…

Нюргуна не спешила. Не было радости в ее душе. Опасалась — чего, не знала сама.

Пусто подворье Таскиных. То ли спать легли, то ли вовсе здесь никого нет. Может, и вправду нет. Скот на выпасе весь — лето. Там и доят коров. Так всегда бывало в этой усадьбе. В хамначитских юртах оставались лишь те, кто прислуживал хозяевам. Ну, а теперь… Прислуживать некому.

На дверях большого дома — тяжелый, чуть тронутый ржавчиной замок. Ступеньки к порогу чисты, но не так, как прежде: сухие былинки, березовые листья на них. По крайней мере, сегодня не подметались.

Вдруг — за спиной:

— Кто здесь?

Тревожный голос, испуганный. Нюргуна обернулась.

— Оксе! Подружка! Ты! Вернулась!

Девушка с плачем бросилась на шею Нюргуне, обхватила крепкими руками. «Аныс… Это же Аныс!» — обожгло Нюргуну. Давно гадала она, кто встретит первым ее в Кыталыктахе. Когда-то мечталось — Василий. Теперь знала, что невозможно это. Что ж, судьба послала ей второго самого близкого человека. Спасибо судьбе.

— Никогда не верила я, что ты утонула, замерзла или еще что-нибудь. Никогда!

— Все это могло случиться, Аныс.

— Знаю, могло… Но я верила: не бывать тому!

Нюргуна отстранила подругу, внимательно окинула взглядом.

Какой была, такой и осталась Аныс: маленькая, жилистая, лицо загорело до черноты, ситцевое платье, как встарь, заштопано, и улыбка та же, веселая, чуть озорная. Не властны над ней невзгоды.

— А я, по-твоему, как? Ничего?

— Красавица… Еще выросла, кажется… Только худа больно. Пойдем. Пойдем в юрту. Тебя кормить надо!

— А дом почему закрыт?

— Князь Федор закрыл… И ключ унес! Теперь он здесь хозяин!

— Князь Федор? С какой стати?