Сталинская премия по литературе: культурная политика и эстетический канон сталинизма - Дмитрий Михайлович Цыганов

уточнение имевшихся на тот момент списков. Однако о критериях этого уточнения ничего в документе не говорилось (впоследствии это вызовет известные затруднения в работе комитетчиков).

9 февраля 1945 года состоялось первое в истории институции заседание президиума Комитета по Сталинским премиям, протокол которого сохранился в архивном фонде организации. В президиум входили М. Храпченко, Н. Тихонов, Р. Глиэр, А. Герасимов, И. Грабарь, С. Михоэлс, а также секретари Комитета О. Бокшанская, А. Девишев, З. Мержанова и Н. Чушкин. Остальные эксперты («националы») к тому моменту еще не приехали в Москву и большей частью находились в союзных республиках. Постепенное уподобление культурных институтов институтам политическим характеризует начальные этапы позднесталинской эпохи. Изменение институционального облика, выразившееся в образовании президиума — своеобразного аналога Политбюро, явно указывало на структурное сближение Комитета по Сталинским премиям и партийной организации. Примерно с февраля 1945 года ощутимо меняется и направление вектора общественной жизни писателей: на смену едва наметившейся деидеологизации вновь приходит необходимость работы на «идейном» направлении культурного производства. Уже тогда начала оформляться дискуссия о «ленинградской теме», пик которой придется на апрель — май 1945 года и определит тематику Х пленума правления Союза советских писателей. 9 февраля Д. Поликарпов разослал членам редколлегии «Знамени», за которым он «надзирал», записку по поводу публикации «Почти три года (Ленинградский дневник)»[881] В. Инбер, к которой он испытывал непреодолимую и необъяснимую ненависть[882]. В ней он написал, что этот текст «не представляет и не может представлять широкого общественного интереса как в литературно-художественном, так и в идейном отношении», потому что «трудовые и боевые дни Ленинграда показаны камерно, мелко», а «описание личного хозяйства писательницы занимает центральное место в дневнике»[883]. Поликарпов давил на редколлегию[884], подчеркивая в своем обращении, что «дурную услугу окажет Вере Инбер редакция журнала „Знамя“, опубликовав ее дневник, где интимные, личные, узколитературные детали заслонили большую тему»[885]. «Ленинградский дневник» все же был опубликован в «Знамени», но отдельным изданием так не вышел[886]. Эта и подобные ей локальные инвективы против поборниц «чистого искусства» О. Берггольц и В. Инбер, тесно взаимодействовавших в период блокады[887], оказались «увертюрой» к масштабной дискуссии[888], которая станет своеобразным фоном работы Комитета по Сталинским премиям. Уже тогда стало ясно, что «аффектация масс больше не являлась целью литературы», а вскоре «„суровую правду“ [о войне] объявили „натурализмом“»[889].

На очередном заседании президиума Союза писателей, состоявшемся 12 февраля 1945 года, все тот же Поликарпов делал доклад о произведениях для последующего представления на Сталинскую премию. Писательская организация подтвердила прошлогоднее решение об уже выдвинутых кандидатурах; дополнительно были рекомендованы «Василий Теркин» А. Твардовского[890], «Офицер флота» А. Крона[891], «Дни и ночи» К. Симонова[892]. Обсуждение пьесы В. Вишневского «У стен Ленинграда» и романа В. Костылева «Иван Грозный» решили перенести на 16 и 20 февраля соответственно, так как не все члены президиума были знакомы с текстами. Если пьеса Вишневского все же получит одобрение в Союзе писателей и будет рекомендована Комитету по Сталинским премиям, то книга Костылева высокой оценки в президиуме не получит. Однако имя прозаика в будущем еще не раз возникнет в стенограммах комитетских пленумов и в итоге проникнет в постановление о присуждении премий за 1947 год.

Первое полноценное заседание Комитета состоялось 13 марта[893] и началось с почтения памяти недавно умершего председателя литературной секции А. Н. Толстого. На пост председателя был назначен А. Фадеев. На этом пленуме был утвержден план работы на оставшееся до 10 апреля время. Другим важным вопросом, требовавшим скорейшего решения, стала инициатива наркома просвещения В. П. Потемкина выделить в области литературы новый раздел для премирования — «Премии по детской литературе»[894]. Это ходатайство было поддержано руководством Союза писателей в лице Тихонова и Поликарпова, но оспорено председателем Комитета по делам искусств Храпченко. В этом аспекте также дает о себе знать конфронтация Фадеева и Храпченко. Дело в том, что литературная секция Комитета разделилась во мнениях: необходимость введения нового раздела оспаривалась не только Храпченко, но и Коласом, Асеевым и Кузнецовым. На сторону правительства встал лишь Фадеев, поддержавший инициативу Потемкина:

Наш Комитет, — говорил Фадеев, — существует сколько лет. Есть прекрасные детские писатели — Маршак, Михалков и др., а за произведения детской литературы они не были премированы. Маршак премирован 2-ой премией за подписи к карикатурам. «Двенадцать месяцев» выдвинули, но он премии еще не получил. Маршак создал советскую детскую поэзию и не премирован за это. Детская литература имеет свои специфические особенности. А если бы он не написал драмы?

В этом году Михалков написал три были для детей и стихотворение «Данила Кузьмич» о молодом рабочем на производстве. Это одна из лучших его вещей. Он выдвигается на премию за гимн.

Когда произведения детской литературы рассматриваются рядом с такими книгами, как «Емельян Пугачев» и т. п., то кажется, что это «не весит». Когда было первое премирование, тогда существовала книга В. Катаева «Белеет парус одинокий», которая сохранится для поколения детей. Но так как она рассматривалась рядом с «Севастопольской страдой», с «Цусимой» и др., казалось, что это не весит. Это произведение чистое, прозрачное имеет глубокое воспитательное значение.

По детской литературе за все время существование Комитета премировали только одного Михалкова. К моменту премирования как раз вышла в свет книга его лучших детских стихотворений.

<…>

И когда я думаю, что с точки зрения воспитания нового поколения это такой огромный вопрос, что огромный раздел нашей литературы остается совершенно не учтенным, и вот всегда так будет, я не могу не поддержать этого предложения.

<…>

Получается таким образом, что десятилетия существует советская детская литература, существуют прекрасные выдающиеся работники детской литературы, но они не премируются и не попадают к нам. Есть целый ряд таких разделов, которые вообще никогда не попадут[895].

Фадеев вновь обсуждал важную для него проблему воспитательного значения литературы и лишь в перспективе «формовки» советского человека отдавал приоритет текстам, предназначавшимся для детей[896]. Р. Симонов предостерег Комитет от чрезмерного внимания к «сюсюкающей литературе», которая не должна всерьез обсуждаться и тем более претендовать на Сталинскую премию. Вся последующая полемика была сосредоточена вокруг одного вопроса: стоит ли учреждать дополнительные премии или достаточно выделить из имеющихся номинаций квоту для произведений детской литературы. Молотов, оставив этот вопрос на рассмотрение в Комитете[897], осознавал его политическую никчемность, иначе премии по этому разделу были бы директивно введены постановлением Совнаркома, как это произошло с премиями за многолетние достижения. На тот момент детская литература, по мнению партфункционеров, все же обладала наименьшим идеологическим ресурсом, так как