Досье поэта-рецидивиста - Константин Корсар

Воскресный день. Прощающаяся лёгким морозцем, прихватившим лужи и землю, сибирская осень. Солнце, скрашивающее отсутствие листвы красками чуть угомонившегося термоядерного ада, разворотившего в белоснежную плазму вещество недр светила. Голимая чернота космоса, проникающая через розовые очки атмосферы приятным ультрасиним цветом Клейна. Крошечная лужайка между оживлённой серой битумной дорожкой для Элли и раздвижным порталом речного порта. Табуретка, любезно подсевшая под жилистое, осанившееся тело.

Не думая о сути и деталях предстоящего, я открыл пачку сигар и неспешным шагом направился в его сторону. Небольшое деревцо. Тропинка. Перекопанная кем-то, смёрзшаяся за ночь земля, воткнутая лопата, короткий отполированный черенок; семечки в чёрной, месяц не мытой ладони; тёплый коричневого цвета полушубок и непременная двухъярусная двухколёсная бричка чуть позади.

– Здравствуйте! – сказал я негромко, протягивая сигары, и тут же увидел, как ладонь человека приоткрылась и чуть приподнялась чёрная не от загара кисть. Он ожидал не никотина – протянутой руки, рукопожатия – символа мира, добра и уважения, распахнутости сердца и помыслов, желания поговорить, а не посмеяться. Но в тот момент мне не хватило духу подать бездомному руку. Страх перед грязью телесной часто заканчивается грязью духовной – наверное, позабыл я тогда старую истину.

– Не курю, – довольно резко пробурчалось в ответ.

– Чем заняты? – слегка улыбнувшись, спросил я.

– Ем, – после небольшой паузы и отшелушивания пары чёрных семян. – Не мешай! Не люблю!

От неожиданности я чуть попятился назад, одновременно подкуривая папироску.

– Не наступай! – повышая голос и указывая перстом мне под ногу. – Это же хлеб!

– Извините, – промямлил я и, осторожно переступая через непонятные земляные холмики, пошёл прочь.

– И курить бросай! Для здоровья вредно! – донёсся уже почти растворившийся в пространстве голос атипичного странника.

Я было подумал, что не бомж это вовсе – художник, смачно бросающий краски на холст; барабанщик, колокольно бьющий на квартирниках в хэт; проворовавшийся мэр города; директор обанкротившегося речного порта; старый байкер; или Создатель, отдыхающий от реальных дел, – самый крутой, независимый и уважающий себя пилигрим во Вселенной. Хорошо бы так и было…

На обочине дороги он высаживал картофель и, постепенно выкапывая, с августа по октябрь кормился. Копаясь в подмёрзшей земле, самостийный дачник напоминал комбайнёра, всаживающего семена в зиму – озимые. Озимыч – так мы его и прозвали. Как его давно уже не погнали – загадка. Относительно серьёзная цивильная конторка – речные ворота в мегаполис и такая картина средневекового голландского польдерства в полусотне метров от фасада. Наверное, Озимыча понимали и жалели. Видели, на чём он приехал, и сознавали, что занят сельским хозяйством явно не в коммерческих целях.

Не возникло у меня к Озимычу ни чувства жалости и сострадания, ни обиды и отвращения – только уважение и гордость за этого мощного, несгибаемого человека. Уважение за сильную доброту, молчаливую честность, ментальное равенство Создателю и святость – способность в любом образе, в любом состоянии нести людям свет, заряжать энергией, наполнять уверенностью и подпитывать стержень души своим собственным примером, но не словом, своей жизнью, но не смертью.

Где ты?

Сквозь лун белёсых балюстраду,

Меж нефов кшатрий неземных,

Под куполами канонады,

Над ворсом клёнов вековых —

Везде парят мои мечты,

Ища тепла.

Оно ж, где ты?

Проза жизни

Однажды, отведавши водки рюмашку, Не в силах я был отступить ни на шаг. И тайно украдкой без сельди под шубой Вкушал философию, тупо пьянея. Казалось, пришло моё время, и зверем Вгрызался в бутылку я лет эдак десять, Но действие спирта отнюдь эфорично – Напился, и память твоя отказала, Наутро сухарь, голова словно молот, И молодь тем молотом колет берёзу, К тому же в карманах прореха весома И пэпсам в погонах добыча халявна, Прожжённая куртка сирагой иль сигой, Потерянный паспорт, а хуже невинность. Какое там счастье?! И отдых отвратный! У бухаря жизнь ста работ посложнее!

И вот однажды, подустав От примитивных впечатлений, Решил сменить сию стезю На ТГК в зелёных листьях. Спирт не течёт струёй могучей С гор дивным чистым водопадом, А конопля растёт открыто – Бери, срывай, кури и кушай. Варил и жарил, брал седого Чрез буль, пепедку, беломорыч И духом делал реверансы За змеем даренное чудо.

Перекурил я лишь однажды. Не пожелаю то врагу я. Контролем дозы вдохновенья Враз овладел, куря по мере. Эффекты пестовал любые: Руки лишался (лишь ментально), В палатах был, в полётах дивных И скачкой мыслей наполнялся. Вхожу в портал людского улья – Вдруг на другом конце Вселенной.

Все ощущенья зелье дарит Тому, кто сам их вызывает. Коль разум беден, пуст душою – Тупняк пожалует от дури, А коли ты себе владыка – Рули змеёй, в тебя проникшей. Не думай о худом и мрачном, А мысли чисто с вдохновеньем – В ответ придёт метафор чудо, Природы звон, мечты реальность. Ганж для лентяя как удавка, Но для Творца – освобожденье. Раз в месяц воскурил – и будет, Настрой свой вниз не опуская.

Амфетамин – могучий монстр! Его в полгода раз, не боле. Он вызывает постсиндромы: Молчанку, скверну, депресуху, Но не даёт уснуть хоть сутки, Играет красками, зараза. Болтать всем хочется под speed’ом, Писать поэмы и трактаты.

Тарен – вот сволочное дело. Туда дорога мне закрыта. Сожрешь таблэту – обратишься В подобие куста иль в овощ.

Барбитураты тоже мерзость, Сознанье только обедняют, Дают расслабиться телесно, Всё вместе с мозгом вырубая.

От кокаина эйфория, Минут пятнадцать only сладость, А через час ты снова в форме. От водки видано такое? Пятнадцать минут идеального счастья, Картин вознесенья и видов небесных, Но схлынет волна и оставит лишь берег Пустой и бездумный, как лысина падре.

По гере: гутарят, то кайф для бычары. Сам ведом не ведаю, в чан не макался. По клею не в теме, и бенз я не нюхал, Хотя на заправке вкушаю с азартом.

План – чистый stone, не по мне он. Вот бошки – дело заводное. Но только всех мощней по дури – любовь, змеюка подколодна. Колбасит так, что чёрно белым В раз обращается волшебно. Прёт даже турка и больного Здоровым делает в секунду.

Все это чисто наблюденья За месяц службы в диспансере. Сам я ни-ни, даю все зубы, И глаз коня, и твист олений.

Пей лучше водку, спирт микробов Копытит с первого удара!

Кури табак – он притупляет Жор, если хочешь похудеть ты!

Wherever you want! Forever!

Remember my touches and kisses.

Remember my favorite dreams,

When looking at the world around you

And crying but having nothing to do.

Don’t break down all my illusions,

My flights and my mind confusions,

Emotions haul down to hell

And be sure that future is well!

I cry when sweet thunder is coming.

I swim in the autumn breeze.

I enjoy cold flakes of loving.

I adore all of your whims.

Just love me while this world is standing,

Respect to my devil’s soul

And we will hear good saying

And we will hear His call!

Wherever you want! Forever!

Until the times will close my door.

Don’t be far away whatever.

You love me and be no more!

Please tell me only four letters

And switch all the worlds to offside.

Your crazy highlights, my baby,

Still live in my mind inside!

Мысли из никуда

Зловонная шутка.

Проживая отпущенное.

Передача «Ищу тебя, ну где же ты…».

Заводишь новых друзей? Заводи и старых!

Принцесса огорошила.

Жизнь бьёт ключом по голове.

Мечусь в клетке плоти.

Последняя любовь

Дали ему десять лет на строгаче. Рецидивист. Безработный. Не женат. Детей, родственников нет. Обитает в ветхом кирпичном домике, вгнившем в берег болота – когда-то красивого, изогнутого змеёй озера, уничтоженного сбросами с танкового завода и возведенным вдоль некогда чистой кромки воды высоким железнодорожным валом. Десять годков. От души. Отсидел пять. Одну тысячу восемьсот двадцать шесть мрачных дней и ночей в затхлом запахе мужицких портков. Амнистировали. Туберкулёз. Домой возвращаться и не думал. Соседи, такие же горемыки, как и он, растащили уж, поди, халабуду на части. Поди теперь собери. Куда и зачем идти?

С кашлем, вырывающим рыболовной блесной кусочки лёгкого, вышел он за ворота зоны. Железное полотно огромного перекошенного рта за спиной поглотило, жадно всасывая, глоток потустороннего воздуха и серое небо псевдосвободы, как в последний путь провожая, окатило скупой слезою.

Ноги зашагали по блестящему асфальту и вскоре привели по истоптанной за сорок лет дорожке прямиком к когда-то отчему, а потом и только своему дому. Взгляд на секунду оторвался от жжёного песка под ногами и тут же остекленел.

Дом на месте. Забор хоть и покосился, а все же устоял, благодаря паре подпорок, сработанных неумелой рукой из ивовой ветви, калитка покрашена не раньше как пару лет назад, у завалинки небольшая початая поленница берёзовых дров, источающих аромат леса под лучами солнца в пору весенней капели.

Отворив калитку, пробежал он по двору, взлетел на давно уже худое родное крыльцо, дёрнул ручку входной двери, быстрым шагом миновал сени, кухню да комнаты и вошёл в зал. Всё чисто, прибрано, на столе тарелка с сухариками и бутылка водки, покрытая пустым гранёным двухсотграммовым стаканом.