Некромагичка для мажора (СИ) - Даллас Ирэн

Но хуже всего было то, что Бронька оказалась права. Стремление прикоснуться к кусочкам старого мира рождалось именно из чувства отчуждённости по отношению к Форгерии. Даркен не чувствовал себя принадлежащим этому миру, несмотря на то, что жизнь в новом качестве, после попаданчества, оказалась лучше, чем была до этого. Не было чувства родства с местной моралью. Не было чувства родства даже с семьёй. Цепляясь за прошлое Дарк не был способен понять, как может выглядеть проявление любви в обществе с иными жизненными ценностями. Пожалуй, даже сейчас, после разговора с сестрой и с Глашек, он сумел лишь осознать разумом, но не принять сердцем идею жестокой заботы. В старой жизни родители давали сыну рыбу, чтобы он не голодал. В этой жизни родители специально морят отпрыска голодом, чтобы он, наконец, взял удочку и научился ловить себе обед. В том мире и малые успехи были достойны похвалы. В этом — они лишь повод для ворчания о недостаточном старании.

Разница подходов исходила из разницы в ценностях. Форгерия, несмотря на то, что была знакома с понятием романтизма, не оказалась к нему готова. Романтические книги и фильмы, конечно же, имели спрос, но не у тех, кто правит этой жизнью. Тут, наверху, среди некромагов, личность и её переживания были никому не интересны. Шляхта ценила долг, честь, возвышение над страстями. Чувства оставались уделом челяди, быдла, ни на что не влияющей стаи двуногих элементов системы. Уделом и ещё одной чертой, на которую можно было указать, когда заходил очередной разговор о причинах превосходства магического класса над серой массой.

В голове у Дарка словно бы “стрельнуло”. Но не болью, а осознанием. Свежая мысль, как пуля, пронеслась сквозь шаблоны мировосприятия молодого человека, заставив того так и застыть в дверях столовой, забыв о том, куда и зачем он шёл. Безжалостная идея отказывалась укладываться в старую картину мира, зато отлично сочеталась с тем, что говорили Гиацинт и Броня.

Гиа. Любила. Романтику.

И любила её всегда. И этот факт отлично сочетался с мыслью о том, что отец относился к ней, как к ребёнку второго сорта. Даже и не пытался воспитать из неё достойного наследника рода, даруя ей свободу от обязанностей и прав. Но почему Маллой-старший так легко согласился отказаться от идеи реализации своих амбиций посредством двух детей, а не одного? Разве в таком случае шансов на получение наследника не было бы в два раза больше? В чём секрет? В том, что Гиа, как попаданку, было уже поздно ломать под новые реалии?

Или в том, что ректор Маллой, будучи и сам попаданцем, происходил из общества, где от дочерей и не было принято требовать чего-то иного? Что если сам Ришард Маллой, человек-скала, с лёгкостью ломающий окружающих людей, был в чём-то не способен сломать самого себя?

И вот, не имея больше на руках цельного образа отца, лишь осколки, которые непонятно как должно склеить вместе, Даркен перешагнул порог просторного помещения с длинным столом. Маллой-младший посмотрел на родителя, спокойно сидящего во главе стола и буднично залипающего в планшет, в ожидании жены и дочери. Посмотрел, как на незнакомого человека. Высокого, франтоватого, с холодными глазами и бесстрастным лицом. Он, действительно, чем-то похож на Глашек. А Глашек оказалась не той, кем “номер один” всегда её считал. И никто не мог дать гарантий, что Маллой-старший тоже не носит маску на регулярной основе. По какой-то причине Дарк никогда раньше не задумывался всерьёз о том, какой именно опыт был у его родителя в прошлой жизни.

Молодой человек решительно подошёл к отцу и застыл перед ним. Руки за спину, подбородок вверх. Поза была привычной, но исполнение нехарактерное. Не медленное, демонстрирующее нежелание следовать правилам, а бойкое, бодрое, энергичное. Даже расстояние, на котором Даркен остановился от главы семьи отличалось. Не обыденные три-четыре метра, а жалкие два.

Подобное необычное поведение не могло не привлечь внимания отца. Конечно, он скрывал свои эмоции и чувства, но тот факт, что ожидать начала беседы пришлось лишь покуда пан ректор дочитает до конца абзаца, а не до конца статьи, говорил красноречивей любых слов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— У тебя есть какой-то вопрос, сын? — наконец уточнил мужчина, закрывая экран планшета строгим чёрным чехлом-книжицей. Ещё одна черта, парадоксальным образом общая у Маллоя-старшего и Глашек. Любовь к строгим чёрным чехлам-книжкам.

— Вчера в рамках операции по спасению слечны Глашек, чтобы выиграть время и избежать заведомо проигрышной конфронтации, я решил воспользоваться преимуществом финансового положения нашего рода, — начал свой доклад Дарк. — По телефону пригрозил Сковронской избыточной разрушительностью битвы. Учитывая, что сражение предполагалось на нейтральной территории парка “Вечна забава”, каждый из участников в таком случае дал бы повод пану Фурману предъявить материальные претензии. Я знал, что у Сковронских сейчас денежные трудности, а потому позаботился о том, чтобы мои угрозы были восприняты всерьёз и воспринимались подобным образом в дальнейшем, что привело к уничтожению некоторого числа аттракционов для демонстрации моего принципиального отношения к данным обещаниям.

— Я не был в курсе этого спорного плана, — последовал привычный отцовский укол.

— Не было времени на согласование, — не моргнув глазом продолжил молодой человек. — Мне было необходимо принять решение в кратчайшие сроки, и я его принял. Я исходил из предпосылок о том, что деньги для нашего рода не являются столь трудновосполнимым и ценным ресурсом, как репутация и верность наших людей. В случае, если бы мы позволили провести захват Глашек, семье которой обещали протекцию, репутационный урон был бы намного более велик.

— И почему ты считаешь, что твои расчёты оказались верны? — уточнил Маллой-старший.

— А они и не оказались: после совещания со слечной Каппек я узнал, что при вычислениях ожидаемого материального ущерба нашей семье я исходил из ошибочного предположения об ожидаемой сути претензии Фурмана. Я рассчитывал лишь на требование ремонта аттракционов парка за наш счёт. То есть, на соотношения реального ущерба к взысканию один к одному.

Дарк не чувствовал, что нервничает. Напротив. Хотя, вроде как, всё должно быть наоборот. Ведь раньше он считал нагоняи от отца лишь поводом для раздражения. Теперь же, имея в виду иную точку зрения, молодому человеку, казалось бы, стоило больше беспокоиться об уважении родителя, которое у него, оказывается, имелось, но которое было возможным потерять. Но, нет. Не получалось нервничать. На душе даже спокойней, чем обычно.

А потому юный некромаг просто, без ёрничаний и без утайки вещал о своём провале.

— Слечна Каппек же указала мне на ошибку и на возможность пана Фурмана довести коэффициент до умопомрачительного.

Даркен сделал паузу. Он чувствовал необходимость сказать ещё что-то, но не был уверен, что именно. Холодный требовательный взгляд ректора создавал физическое ощущение неправильности молчания. Слова жгли горло, рвались наружу, однако, никто не знал, что это должны быть за слова.

Потому молодой человек ляпнул то, что думал.

— Отец, я облажался.

— Вот именно потому я всегда крайне негативно относился к твоим “маленьким проектам”, — открывшиеся двери столовой привлекли внимание главы семейства. Заметив вошедших жену и дочь в сопровождении миловидной фавориточки Брони, мужчина поднялся с места. — Доброго вам утра, мои дорогие. Доброго утра, слечна Шайс. Почему я не вижу среди вас слечны Глашек?

— Она решила ненадолго посетить одного из пленников, папенька, — судя по поведению Гиа, сестрёнка, также, как и Дарк, уже одетая в университетскую форму, не собиралась надолго задерживаться в столовой и явилась, по сути, лишь для доклада. — Не беспокойтесь, я прослежу за тем, чтобы завтрак не пришлось откладывать надолго.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я бы и сама проследила, но меня отослали прочь в ультимативной форме, — забавно насупилась Илега, не забывая при этом благодарно кивнуть Дарку, вежливо отодвинувшему для неё стул.