Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб - Вера Камша

«Братец Готфрид» оказался кесарем, перед ним следовало преклонять колено, за него громко молились, над ним тихонько подсмеивались. Разумеется, за глаза и не при всех. Потом навалилась политика. Не сразу, а потихоньку, словно днище ракушками обросло. Назначение командующих, звания, ордена, маневры, походы – все это было тенями эйнрехтской возни, а в центре ее стоял Готфрид. Он уворачивался, отнекивался, соглашался, отмалчивался, плавал сразу в двух лодках, но плавал же! И неплохо, пока не позволил себя уговорить и не начал войну, которой так или иначе хотели все.

Ворошить собственную глупость было неприятно, но Руппи не собирался забывать, как едва не запрыгал от восторга, узнав, что Западный флот идет на Хексберг. Да, он бесился от того, что им навязали Бермессера с Хохвенде, но сам поход казался таким замечательным… Еще бы! Они совершат то, что не удалось даже Людвигу, они избавят кесарию от самой болезненной из торчащих в ее брюхе заноз, они, они, они… А ведь Руппи был Фельсенбургом и должен был понимать. Не понимал, чего уж говорить о Зеппе с Бюнцем, о сотнях, тысячах офицеров и матросов.

Видел ли сам Готфрид, куда его толкают, нет ли, но кесарь не смог отказать жаждущей расквитаться за последние неудачи Дриксен. Зато он разобрался в горах вранья и поверил не Бермессеру с Хохвенде, а Олафу. Суд окончательно расставил бы все по местам, назвав героев героями, а трусов и подлецов – трусами и подлецами, но сейчас задул другой ветер. Ветер Фридриха. Потрох тюлений… Явился! Под юбку Гудрун и без гвардии, словно в том фельсенбургском бреду.

Любопытно, куда делась армия и что думает о зяте Хайнрих? Вернулся Фридрих сам или его вышибли за особые «заслуги» перед Гаунау? Арно много говорил о братьях, Руппи слушал, не забывая, что речь идет о врагах, и перебирая в памяти военачальников кесарии. Бруно справился бы с обоими Савиньяками, Бах-унд-Отум – хотя бы с Лионелем. А вот Фридрих рисковал остаться без хвоста и, похоже, остался. После чего отбыл домой. С «приятными» новостями.

Ударов просто так не случается. Да, Готфрид любил покушать, и лицо у него было красным, но полнокровие и полнота сами по себе к удару не приводят. Нужен повод, и поводом этим мог стать разговор с Фридрихом. Разговор?! Если кесарь орал на ублюдка так же, как после потери Гельбе, сосуды могли не выдержать. Они и не выдержали, но как же повезло уроду! Отчаянно, неимоверно повезло и с апоплексией Готфрида, и с «засвидетельствовавшей» волю отца Гудрун. Без нее Фридрих вышел бы от дяди не регентом, а хорошо, если не арестантом. Закатные твари! Гудрун должна была сидеть в Фельсенбурге, и сидела бы…

Руппи спрыгнул с кресла и закружил по комнате. Над Эйнрехтом висела звездная ночь. В доме все спали, даже неугомонный старец, спали и в домах напротив. Мастера не имеют обыкновения зря жечь свечи, разве что подвернется срочный заказ; мастера вспоминают о политике, лишь когда та возьмет за горло. Люди хотят просто жить, править желают единицы. Эти сейчас пишут письма, рассылают курьеров, «случайно» встречаются. Грядет драка, в которой пойдет в ход все, в том числе и суд… Лейтенант запустил пятерню в волосы – от этой привычки его не отучила ни мама, ни служба – и уселся у стола спиной к ночи с ее соблазнами, некогда смутными, а теперь разве что не вытканными звездным серебром по иссиня-черному бархату. Мастер Мартин настоял на ночной кормежке, и перед Руппи высился заваленный снедью поднос, похожий под своей салфеткой на заснеженную гору. Рядом мерцал знаменитый «Тот-Самый-Кубок» и кувшин с «Тем-Самым-Вином». Руппи не пил, хотя и хотелось. Напиться. Сбежать. Сдаться. Перевалить все на бабушку, на Бруно, на судьбу с Создателем и Леворуким, и пусть выкручиваются…

Что делать отягощенному медицинскими познаниями младшему офицеру флота при известии, что кесаря разбил удар, и если он, офицер, уверен, что принцесса и регент – лжесвидетели? Увы, подобного пункта в Морском уставе кесарии Дриксен не имелось, а Устав сей по праву считался самым полным и подробным во всех Золотых землях… Дурацкая мысль вызвала злость, даже не злость – бешенство. Руппи прищелкнул пальцами и тряхнул головой. Вспомнил, что так делает Бешеный, и непонятно почему разъярился еще больше. Вместе со злостью явилась и первая разумная мысль. Надо выяснить намерения Фридриха в отношении Олафа и узнать, чем занята бабушка Элиза. Сделать это, сидя у Файерманов, невозможно, значит, придется пробраться в Большой город, но так, чтобы наследника Фельсенбургов до поры до времени не опознали ни убийцы, ни родичи.

Маска провинциала по-прежнему оставалась лучшей из всех возможных, но одно дело – разъезжать по дорогам, и совсем другое – пройтись по Липовому парку, где и в обычное-то время от стражи не продохнуть. И стража эта, раздери ее кошки, знает обитателей дворцов не хуже, чем боцман – палубную команду. С десяток капралов и сержантов каждый месяц получают от бабушки кошельки, надо думать, Фридрих и его приятели тоже не скупятся, особенно теперь. О возвращении Руперта фок Фельсенбурга донесут, едва сменится караул, и еще неизвестно, кому первому.

Руппи разорил хозяев еще на пару свечей и внимательно обозрел собственную физиономию. Не так печально, как будь он Савиньяком или Вальдесом, но светлые глаза при темных волосах в любом случае цепляют взгляд, да и родинка на подбородке слишком уж фамильная… Замазать? У кузенов есть какая-то штука для прыщей, хотя все равно просвечивает… Закатные твари, вот оно, прыщи! У юноши из провинции два прыща – на подбородке и на щеке. Замазанные, но разве такое скроешь?! А волосы у истинного варита должны быть светло-русыми. И будут.

4

Последним Эрвин отпустил немолодого охотника, едва не затоптанного удиравшими кабанами. Догадавшись, что дело нечисто, он не только покинул опасное место сам, но и вывел жителей родной деревушки. Охотнику следовало дать пару таллов и отправить восвояси, но Эрвин задавал вопрос за вопросом. Зачем графу Литенкетте требовалось знать, как долго бежали кабаны и что говорят крестьяне, Ричард не представлял, ведь ничего необъяснимого не происходило. Погубивший Надор и Роксли сдвиг стал чудовищным бедствием, но никоим образом не новостью. Такое случалось раньше и будет случаться впредь, пока существуют вода и известняки. И все равно слушать, как спасались пастухи и обозники, было больно. Почему звери знают о грядущей беде, а люди – нет? Почему в Надоре не поняли того, что оказалось по уму крестьянам, ведь собаки и лошади наверняка волновались? Не поняли? Простолюдины суеверны, но матушка со своим эсператизмом не стала бы их слушать, наоборот… Она бы велела закрыть ворота и согнала всех в церковь. В могилу…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});