Люси. Истоки рода человеческого - Дональд Джохансон

Судя по древности и местам находок олдованских и ашельских орудий, творцом олдовайской культуры был, вероятно, Homo habilis, а ашельской — Homo erectus. Найденные в Хадаре олдовайские орудия древностью в 2,5 млн. лет позволяют предположить, что возраст Homo habilis не меньше, так как нет убедительных доказательств, что австралопитеки изготовляли орудия какого-либо типа. Повидимому, каменные орудия — это изобретение Homo.

Найденные нами орудия были сделаны из базальта по определенному плану и даже несколько более искусно, чем олдувайские. Это была совершенная неожиданность; она как будто подкрепляла высказанное мною публично мнение, что крупные гоминиды в Хадаре относились к роду Homo. Могли ли австралопитеки создавать такие орудия? Не думаю. Мысленно я уже прикидывал, что будет главным в работе экспедиции на следующий год — повсеместные поиски орудий или штурм богатого костными остатками горизонта в верхней части оврага на участке 333. А может быть, и то и другое? В последнем случае экспедицию придется расширять, что потребует увеличения ассигнований. Однако, располагая остатками самого древнего человека и древнейшими в мире орудиями, которые можно было использовать как приманку для общественных фондов и отдельных меценатов, я чувствовал, что крепко стою на земле.

Правда, наши дела в Париже оказались не слишком удачными. Элен Рош узнала о вторжении на «ее» территорию и пожаловалась Тайебу. Обсуждение конфликта отложили до сентября 1977 года, когда обе заинтересованные стороны должны были приехать в Найроби на Панафриканский конгресс. Там все уладилось. Немалую роль в этом сыграли мои отношения с Тайебом, которые неизменно строились на принципах взаимного доверия и уважения.

— Если вы хотите пригласить Харриса в экспедицию на будущий год, — сказал Тайеб после конференции, — мы придумаем, как его использовать. Я уверен, что он и Рош сработаются.

— Я и сам надеюсь на это. Если мы действительно намерены утверждать, что орудиям два с половиной миллиона лет, нам нужно подкрепить это безупречными археологическими данными; ведь у всех глаза полезут на лоб от изумления.

— Уж это точно, — согласился Тайеб.

Конференция в Найроби состоялась через несколько месяцев после окончания полевого сезона. Лагерь был уже закрыт, и почти все участники экспедиции разъехались. Я запаковал находки и отправился с ними в Аддис-Абебу, поручив окончательную эвакуацию лагеря Грею и двум его помощникам. Как обычно, в последние дни мы доели все припасы. В день моего отъезда Кабете сделал грандиозный омлет из одного-единственного яйца страуса. Его хватило на одиннадцать человек, и все были в восторге от этого блюда.

У Грея оставалось много работы. Надо было упаковать для хранения обширную коллекцию костей ископаемых животных, которую мы из-за ее большого объема не могли вывезти в США. Палатки, кровати, кухонные принадлежности, фильтры для воды, столы, стулья, походные лампы были загружены в машины. Пустые консервные банки, картонные ящики, мотки проволоки и веревок, куски полиэтилена и другие «ценные вещи» разобрали афары: женщины стали обшаривать территорию лагеря еще до того, как караван грузовиков с ревом и грохотом, трясясь на ухабах, тронулся в долгий путь к расположенной на высоком плато столице Эфиопии.

Тем временем я уже прибыл в Аддис-Абебу с новыми окаменелостями с участка 333, а также небольшой выборкой прошлогодних находок, которые мне удалось в последнюю минуту очистить от породы.

Основная масса ископаемых остатков, собранных в 1975 году на участке 333, оставалась в Соединенных Штатах, где с ними продолжали работать мои сотрудники. Я договорился, чтобы кто-нибудь из них в самый последний момент привез окаменелости в Эфиопию и сообщил мне о том, что еще не успели сделать. После этого мне предстояло решить, нужно ли обращаться в музей с просьбой об отсрочке возвращения находок. Тот факт, что я взял на себя труд привезти все вверенные мне предметы обратно, должен был, мне казалось, свидетельствовать о моей надежности и добрых намерениях.

Как и было задумано, почти одновременно со мной в Аддис-Абебу прибыла одна из моих сотрудниц Бобби Браун. Она привезла с собой все находки и сообщила, что многие отливки еще не сделаны. Я представил все окаменелости властям. Поскольку в прошлом году опись составлялась под наблюдением Алемайеху, представителя министерства культуры, он же должен был зафиксировать возвращение коллекций. Я не был уверен, что он придет. Но, к моему огромному облегчению, он вскоре появился, проверил сохранность находок и подтвердил, что они возвращены полностью. Все шло так гладко, что я рискнул попросить некоторые окаменелости назад для окончания работы над ними. К моему удивлению, просьба была удовлетворена.

Разобравшись с коллекцией 1975 года, я занялся находками 1976–1977 годов. Чтобы оформить бумаги на вывоз, необходимо было присутствие другого эфиопского представителя — Гетачеу, который вместо Алемайеху наблюдал в прошедшем сезоне за ходом полевых исследований. Его не пришлось долго ждать, он вскоре прибыл и на следующий день вместе со мной пошел в министерство культуры, где были составлены списки коллекций, поступивших в музей и вывезенных оттуда. Они были представлены постоянному секретарю министерства, энергичному молодому человеку, который, приветливо улыбаясь, поставил на бумагах свою размашистую подпись. Была уже половина шестого. Через полчаса секретарь поехал домой и был убит у своего порога.

Я узнал об этом лишь на следующее утро, когда вместе с Гетачеу приехал в министерство для оформления бумаг. Все сотрудники были в состоянии шока. Я ходил из кабинета в кабинет и, шепча слова соболезнования, показывал фотографии, демонстрировал кости и подписанные документы. Тем, кто артачился, я напоминал, что похороны секретаря состоятся во второй половине дня, и мне бы хотелось до того времени покончить со всеми формальностями. К полудню я обежал всех и получил нужные подписи. Бумаги я передал Гетачеу, чтобы он сохранил их до следующего утра, когда мы должны были передать их в музей и получить находки обратно.

— Что случилось с этими людьми? — спросил я Гетачеу, когда мы покинули здание министерства. — Похоже, что они здорово напуганы.

— Я тоже бы напугался на их месте, — ответил он.

— Некоторые выглядят так, как будто их тоже хотят перестрелять.

— Да.

— Что значит «да»? Неужели кто-то охотится за гражданским населением?

— Я не знаю. Ходит столько слухов. Что-то происходит.

— А вы пойдете на похороны секретаря?

— Нет, не пойду. И вам не советую. Я не пошел на похороны и решил позвонить во французское посольство атташе по вопросам культуры — человеку, с которым подружился через Тайеба. Атташе пригласил меня на обед. «Запакуйте свои вещи и принесите их с собой. Переночуете у нас. Из-за комендантского часа вы не сможете вернуться в гостиницу».

Я принял его предложение. В одиннадцать часов утра атташе позвонил своему послу и с удивлением узнал, что утром в Эфиопии произошел переворот и страной теперь правят несколько военных из числа высшего командования. Все это случилось в то время, когда я бегал по министерству. «Переворот? — переспросил я атташе. — Настоящий переворот?»

— Да, так мне сказал посол. Вечером посол рассказал нам еще кое-что. Я узнал, что утром состоялось совещание, созванное правительством страны и его главой, полковником Тефери Банти. На совещании в верхах произошел раскол и был избран новый лидер Менгисту Хайле Мариам, который теперь возглавляет правительство.

Я провел бессонную ночь, кляня себя за то, что отдал все документы Гетачеу. Я был уверен, что больше не увижу ни его, ни Алемайеху. В стране, находящейся на грани анархии, кто будет слушать заумного иностранца, желающего вывезти какие-то кости? Пропадут две недели, потраченные на выправление бумаг, два года полевых работ пойдут насмарку. Какой прок будет только от неполного «первого семейства»? Проснувшись на следующее утро, я попрощался с атташе, рассчитался в гостинице и глубоко подавленный отправился в музей. К моему удивлению, Алемайеху и Гетачеу уже ждали меня, готовые приступить к работе. Новые находки были зарегистрированы и внесены в книги поступлений. Затем часть окаменелостей из коллекции 1975 года, которые я хотел получить обратно для изготовления муляжей, и абсолютно все находки 1976 года были аккуратно упакованы в большую коробку и вручены мне. Я принял ее с бьющимся сердцем.

Теперь оставался аэропорт. Я прибыл туда, опасаясь, что он может быть закрыт, но все выглядело нормально. Пару недель назад, проходя через таможню, я роздал служащим несколько экземпляров своей статьи из журнала National Geographic, полагая, что рассказ об эфиопских находках заинтересует их. Женщина, осматривавшая мой багаж, помнила меня: человек с ископаемыми находками.