Выбор - Ю Бондарев

Он полоснул рукой по воздуху, отрубая этим жестом иную возможность, и в тот миг Владимир подумал, что Воротюк не остановится ни перед чем в своем гневе, в своем осуждении батареи, не сумевшей задержать танки на подступах к станции, которую два дня назад успешно взял его полк.

- Постой-ка, лейтенант, - сказала белокурая фельдшерица и поднялась, тоненькая, нахмуренная, взяла Илью за локоть, осмотрела перевязку на его кисти. - Потерпи, я свежий бинт наложу. А то столбняк получишь.

Он высвободил локоть, не отвечая ей.

- Ясен приказ, лейтенант? Ясен? - повторил накаленно, поглаживая живот, Воротюк, как бы взвинченный приступом язвенной болезни, но еще и тем, что Илья по-прежнему молчал в той же позе вышколенного строевого офицера. - Так вот, запомни, лейтенант! Не будет орудий, отдам как дезертира и труса под короткий суд! Ясно это, спрашиваю!

- Ясно. Но я не хочу предоставлять вам этого удовольствия, - с тихой сумасшедшей яростью сказал Илья и не то засмеялся, не то всхлипнул задавленными в горле слезами. - Лично вам, товарищ майор.

Все смотрели на него.

Больше ни звука Илья не произнес, повернулся резким механическим поворотом, будто сработала пружина внутри его, и тут стало видно - страшное ледяной застылостью, стянутое на скулах, утратившее обычную смуглость и без кровинки лицо приговорившего себя к мучительной смерти святого, - а когда он быстро пошел прочь от Воротюка, голова вздернулась, взгляд цепко нашел фигуру Лазарева и точно физическим толчком ненависти отодвинул его в сторону.

- А этот старшина - гадина, - вполголоса сказала фельдшерица, не без вызова обращаясь к Воротюку. - Вы не видите, товарищ майор, что он врет? Врет как сивый мерин!

- Лучше всем до одного умереть героями, чем гнить в земле падалью! выговорил Воротюк. - Кто из них врет - не меняет дела!.. Пропустили танки кровью, кровью пусть вину искупают!..

- За мной, - хрипло сказал Илья, и те, кто ждал и боялся этой команды, двинулись за ним обратно по этой поляне, по заросшему склону вниз, туда, где рез танковых моторов разрывал, дробил, колыхал клочья тумана в низине и наползающая сырость раздробленного воздуха окунала лица в знобкий холод.

Офицер в плащ-палатке, капитан Гужавин, зло покусывавший травинку во время разговора, пальцем поманил Лазарева, и они, отстав, спускались последними.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В лесу сначала бежали вдоль фронта, потом шли, не делая ни привалов, ни коротких передышек, - справа непрерывно, колесообразно, катились звуки недалекого боя, иногда обваливались на опушку грохоты разрывов, а слева утренняя тишина отзывалась перекатами эха в туманной чаще.

Илья с рукой на перевязи шагал впереди, как заведенный, не подавал команд, не торопил, не оглядывался на остальных; его гимнастерка на лопатках потемнела разводами пота, к засохшей грязи и пыли, черневшей на вчера еще новых брезентовых сапогах, слоями прилипла хвоя, расстегнутая кобура беспрестанно цеплялась за кусты, болталась на правом бедре, выказывая рукоятку пистолета.

Владимир шел позади него, чувствуя душную тяжесть в этом непробиваемом спокойствии Ильи, в этой молчаливой разъединенности всех, кто безропотно двигался за ними, подчиненный приказу Воротюка, который даровал им несколько часов жизни, чтобы сделать попытку вытащить орудия из окружения. "Как вытащить? Без лошадей? На руках? А немцы?.."

И все назойливее, все настойчивее билась в сознании фраза Воротюка, сказанная там, на высоте, командиру дивизии по телефону о том, что полковая батарея погибла, и непонятно было, защищал ли он этой фразой артиллеристов или ему так легче было оправдаться за отступление стрелковых батальонов и легче оправдать захват немцами станции.

- Илья! - позвал ссохшимся голосом Владимир и, ускорив шаги, догнал его, заговорил через силу: - Нам без орудий возвращаться нельзя. Но не надо быть идиотом: на горбу три орудия мы не вытащим из окружения. Что будем делать?

- Умирать, - тоном бесстрастного хладнокровия сказал Илья, и Владимира поразила длинная усмешка, изломавшая его залитую потом щеку. - Какая пуля слаще, а? Немецкая или русская, а? - повторил он слова Воротюка, не выходившие, вероятно, у него из головы. - Нет, живые мы ему не нужны. Он уже доложил начальству, что мы геройски погибли, раздавленные гусеницами, и только поэтому танки заняли станцию. Наша смерть - его оправдание, Володька. Воротюк никогда не отступает. Мы погибли вместе с орудиями. Понял?

- Я тоже об этом думаю.

- Все ясно, как дважды два, Володька. Нас похоронили.

Илья подтянул на перевязи замотанную грязным бинтом левую кисть, кулаком правой руки резко смахнул пот на щеках, убрал слипшиеся смоляные волосы под козырек недавно аккуратной, но теперь замызганной фуражки и вдруг круто повернулся назад и посмотрел туда, откуда донесся сиплый крик:

- Лейтенант, лейтенант!

Этот крик остановил всех, и люди, затравленно дыша, охолонутые страхом оттого, что где-то сзади, очевидно, обнаружили немцев, оборачивались, стискивали оружие, изготовленное к последнему действию, вспыхнули суматошные голоса:

- Что там? Кто кричит? Эй, что?..

А позади двое замыкающих отходили влево, к кустам орешника, и плотный, как грибок, сержант Шапкин озверело толкал снизу вверх стволом немецкого автомата в живот Лазарева, угрожающе командуя: "Руки, руки!.." - а тот, похоже было, в наигранном испуге подымал руки и грудным басом, коряво говорил с осторожным, полузаискивающим хохотком:

- Да нажми, нажми спусковой крючок, дай очередь, угробь, ежели ты, христосик святой, правду знаешь! А ежели правда твоя вроде штанов - голую задницу прикрывает!

- Сволочь мелкая! - крикнул Шапкин, дрожа от ярости, и сильнее ткнул стволом автомата в живот Лазарева. - Сука предательская! Ты что наговорил майору? Выслуживался? Лейтенанта закладывал, уголовное дерьмо? Всех нас закладывал? А ну-ка, братцы! Идите сюда! - скомандовал Шапкин, опаляюще глянув голубыми глазами на остановившихся артиллеристов. - Лейтенант, поди сюда! Пусть сука всем скажет, зачем нас заложил! Пусть скажет!

Никто не двигался с места, все стояли настороженно и молча, заглатывали воздух, затравленно озираясь по сторонам, никому не хватало воли тратить оставшиеся силы на эту мстительную ненависть, которой горел Шапкин, внезапно осознав то, что произошло на высоте. Его мальчишеское лицо, всегда веселое, открытое любой шутке, было искажено, крупные капли пота скатывались по лбу, застревали в изогнутых бровях, он выкрикивал в неукротимой злобе:

- Укокошить сволочь мало, лейтенант! Он тебя заложил, он тебя обпакостил, комбат, тебе он мстил, знаю, за что! На чужом горбу хотел в рай съездить, урка проклятый! Самый храбрый, оказывается, из нас, ему приказ помешал под танк броситься! А ну, вверх руки, вверх! А то всю очередь выпущу в живот, сука подзаборная!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});