Пролог - Николай Яковлевич Олейник

дверью остановились. На звонок — его пришлось повторить несколько раз — вышла девушка.

— Вы к кому? — Большие, очерченные длинными ресницами серые глаза остановились на неизвестном, но сразу загорелись при виде его спутницы. — Заходите, заходите. Я одна, поэтому и не торопилась открывать, — сказала она, когда гости вошли в небольшую приемную. — Хозяйка пошла с маленькой к врачу, Николай Алексеевич на службе, а я...

Фанни их познакомила. Некоторое время они восторженно смотрели друг на друга, будто говорили: «Так вот вы какие!», затем Вера — Сергей сразу понял, что это была она, — сказала:

— Рада вас видеть.

— Благодарю, — ответил Сергей. — Я восхищен вашим мужеством.

— Это было, прошло... — холодно ответила Засулич.

— Вера хотела бы каждый день стрелять в треповых, — сказала Фанни, — а поскольку это невозможно, то настроение у нее неважное.

— Ты почти права, Фанни, — согласилась Засулич. — Если бы я была осуждена, в тюрьме, то в силу обстоятельств не могла бы ничего делать и не мучилась бы. Но теперь, вырванная вами из когтей полиции, я должна снова браться за дело, а это так сложно. Меня слишком оберегают, нянчат... Поверьте, — обратилась она к Кравчинскому, — оправдание на суде вызвало у меня не радость, а удивление, недоумение, странное чувство, схожее с разочарованием. Как так? Я стреляла, хотела убить самого градоначальника — и вдруг меня оправдали. Это не укладывалось в моей голове.

Разговор, думы, которыми она, видимо, жила все это время и которые вдруг нашли выход, пробудили в ней новые чувства, и девушка заговорила, давая им полный простор. Глаза ее вдруг потемнели.

— Надо радоваться, что все для вас так закончилось, — успокаивал ее Кравчинский. — Ваш выстрел прогремел на весь мир.

— Прискорбно, что Трепов остался жив, — вздохнула Вера.

— Прискорбно, — согласился Сергей. — Но отныне и Трепов, и другие поняли, что зло, чинимое ими, не безнаказанно. Возможно, что прогремит еще не один карающий выстрел... или взрыв.

Комната, в которой они сидели, была небольшая, и весь их разговор сопровождало громкое тиканье настенных часов, как бы утверждавших, что сказанное — так, так! — непременно сбудется, осуществится, что время работает на них, на революционеров.

— Я был в Женеве, когда узнал о вашем выстреле, — сказал Сергей. — Видели бы вы, какую радость вызвало это известие среди наших эмигрантов! После стольких лет молчания, арестов, преследований — как гром среди ясного неба... Если хотите, ваша акция ускорила и мой приезд. Спасибо вам, Вера.

Засулич смутилась, ее тонкие губы нервно передернулись.

— Страх что творилось, когда Веру выпустили после суда, — сказала Фанни. — На улице возле здания — народу! Ни пройти, ни проехать. Это, пожалуй, и помогло спасти ее. Когда жандармы бросились, чтобы схватить Веру, мы все нахлынули на них и оттеснили... Плотность толпы не позволила им пробиться к Вере, а тем временем ее увезли товарищи.

— Я сперва не сообразила, в чем дело, растерялась, — сказала Засулич, — потом, слышу, кто-то меня за руку тянет, вталкивает в бричку... Поняла, когда оказалась у Веймара.

— Почему вам у него не понравилось?

— Роскошь угнетала, — ответила Засулич. — Просторные комнаты, дорогая мебель...

— Напрасно. Там спокойнее.

— И здесь пока что тихо. К тому же проще. Я люблю простоту.

«Она совсем не обеспокоена своим положением, — подумал Сергей. — Между тем ее каждую минуту могут схватить».

Посидели около часа. Вера просила привлечь ее к какому-нибудь делу, не держать вот так вот в укрытии, тем более — не отправлять за границу. В словах ее было столько задушевности и искренности, что Сергею в какое-то мгновение стало жаль ее: представил ее там, среди ежедневных женевских дрязг, и сердце его сжалось. «Вот так и пропадают наши лучшие силы, — подумалось ему. — Одни в застенках и казематах, другие — в нудном до невозможности заграничье. А здесь они так нужны! Так нужны!»

...Потом Фанни пригласила его на обед. Уютная, скромная квартира на Лиговке, солидные родители, щебетунья сестричка Саша. Он и здесь, в гостях, разыгрывал из себя князька, правда, не весьма богатого, обедневшего, но еще довольно цепкого к славе, к популярности. И внимательного к дамам. И к таким девушкам, как Фанни. Она ему очень нравится, пусть не думают, что он какой-то соблазнитель, ловелас, — у него относительно Фанни серьезные намерения.

Сергей никогда не выступал в роли влюбленного, не говорил так велеречиво, изысканно. И когда закончился обед и они поехали в его бывшую альма-матер — в Лесное, Кравчинский, вспоминая всю эту домашнюю беседу, краснел, смущался, хотя и находил в ней для себя нечто приятное.

XVIII

Как ни тяжко было переживать утрату стольких верных товарищей, как ни болела по ним душа, все же и она прояснялась в минуты радости, вызванной пусть даже незначительной удачей. А им в последнее время действительно везло: оправдание Засулич, побег из Лукьяновки, организация подпольной типографии, где он, Кравчинский, уже сумел издать отдельным оттиском свою работу «По поводу нового приговора», отставка графа Палена, которую Сергей связывал с его страхом перед революционерами, и в конце концов благополучное возвращение в Петербург, его деятельность здесь... Что ни говори, а все это вместе взятое удачи, и немалые.

Сергей жил под впечатлением этих событий и усиленно готовился к своей главной, вымечтанной, без которой уже не представлял своего дальнейшего существования, акции. Мучитель и вешатель — шеф жандармов, генерал-адъютант Мезенцев, казалось, «доступнее» графа Палена. Этот и вел себя свободнее, и привычек он придерживался самых обыкновенных — любил покрасоваться и побахвалиться своей непосредственностью. Кравчинский довольно быстро узнал места прогулок генерала, распорядок дня, ему казалось, что самым удобным моментом для нападения явится время утреннего моциона Мезенцева, когда он заходил в часовню на Невском. Раз или два Кравчинский уже «примерялся» — встречался с генералом на Михайловской площади — и... и убедился: действительно, нужен заслон, нужен хотя бы один надежный товарищ. А положение таково, что даже кучера не из кого подобрать! Сергей злился, нервничал, ждал приезда кого-нибудь из группы Перовской. Они вот-вот должны были подать о себе весточку.

Как-то, будучи невдалеке