Злато в крови - Татьяна Мудрая

— Но как?

— Мы не знаем, от кого из Сестер-Близнецов она получила Солнечный Дар. Но несомненно получила, когда с ней в очередной раз делились первородной Темной Силой. А поскольку до своего преображения она была вполне плодоносной женщиной, в дневные часы это возродилось вместе с иными ее человеческими особенностями. Смертного отца мы не знаем, да это и не важно.

— Вы хотите намекнуть, что он также был или мог быть из Бессмертных? Что это были радостные игры двоих, внезапно почуявших в себе Дар Дня?

— Я не хочу ни на что намекать, Грегор-ини.

Ответ в откровенно динанском стиле — прямой, честный, но никак не способствующий пониманию.

— Ну конечно, — продолжала искусительница, — она не могла выносить ребенка сама, и мы вырастили плод с помощью суррогатной матери… Вот оно, это дитя.

Чолпон резко хлопнула в ладоши, и зыбки, перестав сновать взад-вперед, остановились. Мы подошли к центральной: там на покрывальце лежала нагая девочка примерно пяти месяцев от роду, очень крепенькая, жемчужно-смуглая. Медно-рыжие волосы лежали крупной волной, кожа светилась молочной свежестью — на такой обычно появляются веснушки, но вовсе не теперешний загар. Девочка медленно открыла глаза в прелестной улыбке: они были темно-карими с искрой и переливались, как опалы.

— В этом дитяти слились три удивительно мощных потока: упорных мужей, необычайных женщин и Детей Тысячелетий, — и все эти потоки равны по силе. Но…ей, — Чолпон слегка запнулась, — да, ей самой не родить никого: она слеплена из того же теста, что Жанна Орлеанская с великой королевой Елизаветой. В ней оба начала, женское и мужское, пребывают в счастливом равновесии, но замкнуты друг на друга. Такие, как вы, ини Грегор, и ваша жена, способны продлить ее жизнь, заковать ее в земной вечности, усилив и Темный, и Солнечный ее Дары, а там — будь что будет!

— Мы благодарны вам, — ответила Ройан после долгой паузы. По справедливости надо отметить, что паузу эту мы заполнили игрой с малышкой — протягивали ей пальцы, чтобы удивиться, как резво она поднимается на дыбки и как точно держит равновесие на мягком и неустойчивом ложе. — Да, мы тронуты вашей щедростью, но как мы сможем воспитать младенца — такие, как мы есть?

— Вы явились сюда в разгар весеннего дня, — кратко ответила девушка. — Вы богаты и влиятельны, у вас есть слуги и у вас есть родичи. Вам благоволит и Мастер Римус, самый властительный из Новых, потому что он принял Солнечный Дар самым первым и в наиболее чистом виде. Я думаю, вам стоит отдохнуть в клостере, о его существовании вы, конечно, знаете. А как стемнеет, придите сюда еще раз.

— Как зовут это дитя? — спросила Ройан.

— Пока мы кличем его Моррис. Это мавританское по этимологии слово в Британии и здесь, в Лэне, означает праздник. Танец мужчин с зачерненными лицами, которые переодеваются лесными молодцами и лесным зверьем, а предводительствует ими Дева Марион. В простом народе верят, что от любовных игрищ неподалеку от наряженного Майского Шеста или Древа изредка рождаются чудесные дети, которые воплощают в себе всю полноту земного бытия. Это дети Нового Завета между Богом и людьми, дети истинного Залога. Но их двоякая суть обыкновенно не расходится по полюсам, понимаете?

Я кивнул, уже всё решив в своей душе.

«Как ты думаешь, — передал я Ройан свою мысль, пока мы спускались в нулевой цикл Дома по системе сухих шлюзов, — неужели ее отец сам Ролан? Мы все трое имели в виду нечто похожее, но не хотели говорить прямо».

«Вовсе не обязательно, — отозвалась моя благоверная. — Он никогда не был в стиле нашей Джесс, такое я бы заметила с первого раза. Кстати, моих знаний в генетике хватает, чтобы понять: мужчина может быть не замешан даже в рождении Девой Сына. А ведь на Джессике лежит клеймо именно Девственной, то есть безмужней Матери! В таких случаях при партеногенезе должна быть сломана одна из икс-хромосом, ну и так далее — тебе не интересно, я думаю».

— Но ты представляешь, — добавила она, смеясь вслух, — каково будет нашему Монашку-из-Затвора узнать, что его светлая кровь течет во всех знатнейших семействах Европы?

— Вот ведь, наверное, сейчас кайф ловит, — хмыкнул я. — Каждый день спит в новом гробу, отодвинув в сторону чужие вещички. С наимудрейшими призраками общается!

А уже в полусне я подумал так. Все истории Динана, как бы ни были они затейливы и сколько бы ни длилось повествование, одинаково кончаются рождением младенца.

И сказал себе, что это хорошо.

…Прежде чем меня, тайного чтеца, смогли остановить, я обнаружил — на этот раз в документах моей благоверной — еще и объемистую тетрадь, прошитую по корешку насквозь и засургученную. Чья-то рука крупными буквами вывела на простецкой картонной обложке: «Дневник очевидца. Хранить вечно. За пределы затвора не выносить». Печати были, тем не менее, аккуратно подрезаны снизу безопасной бритвой и кое-где сняты и выброшены. Внутри тетрадь оказалась почти полностью исписана круглым, ненатурально красивым почерком, который в преждебывшие годы называли «писарским».

Сначала шла как бы проба пера — старомодного, железного, с нажимом. В пятидесятые годы прошлого века точно такие умакивались в чернильницу-непроливашку с фиолетовыми мухами, что была намертво встроена в школьную парту и были проклятием наших будущих родителей наряду с самой партой — изощренным пыточным станком черного, позже зеленого цвета, в который намертво вмерзали тощие колени недорослей и переростков. Итак, толстыми и паутинно тонкими линиями, хитро уснащенными кудрявой сетью росчерков и загогулин, было выведено:

АНДРЕЙ ИВАНОВЪ СЫНЪ ИВАНОВИЧ КIЕВСКОЙ

Божiй любимец. Раб Божiй. Насельник Прелестного Места

Далее шел куда более скромно воплощенный графически текст рукописи — уже без попыток соблюсти какой-либо тип грамотности, помимо современного рутенского:

«Я пытаюсь создать нечто вроде вневременного дневника, рассеяв мною исписанные листы в пространстве. Моим теперешним хозяевам эти мои потуги, как, впрочем, и вся драма моего нынешнего существования, дает весомый повод для юмора — правду сказать, юмор у них специфический на редкость.

Это моя личная неофициальная версия. Неканонический довесок к альтернативной истории, писанной по заказу вышестоящих. Весомая, грубая, зримая проза в противовес велеречивой хвалебной оде. Можно ей не верить, можно, напротив, увлечься ею — ни в том, ни в этом не будет ровно никакого смысла. Наш Римлянин слишком покорён своей собственной мощью и славой и не способен быть мало-мальски объективным. Наш Принц, всецело погруженный в свои крайне удивительного свойства матримониальные хлопоты, тем более не утруждается ради того, чтобы заметить хотя бы крупицу того, что нарушает общую благодать. И снова именно мне на долю выпадает добавить изрядную ложку дегтя в принадлежащий Винни-Пуху горшочек с медом.