Хороши в постели - Дженнифер Вайнер

друга и живем вместе.

Ну, что я могу сказать? Деликатность и осмотрительность у нас в крови.

– Мне пора. – И я повесила трубку.

Весь остаток дня я провела, тупо уставившись в пространство, что, поверьте, никак не повлияло на качество моей статьи о премии «Эм-Ти-Ви» за лучшие музыкальные клипы.

Дома меня ждали три сообщения на автоответчике. Одно от мамы: «Кэнни, позвони, нам надо поговорить». От Люси: «Мама сказала, что я должна тебе позвонить, но не сказала зачем». И третье от Джоша: «А я тебе говорил!»

Я проигнорировала их всех и, позвонив Саманте, позвала ее на внеплановую скорую помощь в виде десерта и стратегическое совещание. Мы двинулись в бар за углом, где я решительно заказала себе текилы и кусок шоколадного торта с малиновым соусом. Укрепив таким образом силы, я выложила Саманте все, что рассказала мне мама.

– Ого, – пробормотала Саманта.

– Господи боже! – воскликнул Брюс, когда я позже рассказала все и ему тоже.

Но прошло совсем немного времени, прежде чем его первоначальный шок превратился в, назовем это, приправленное шоком любопытство. С большой долей снисходительности. И ко мне в квартиру он вошел уже полным либералом.

– Ты должна радоваться, что мама нашла кого-то и смогла полюбить, – поучал он меня.

– Я радуюсь, – медленно ответила я. – Наверное. Просто это…

– Радоваться!

Иногда Брюс мог стать невыносимо занудным в следовании линии политкорректности и высказывании постулатов, практически обязательных среди аспирантов на Северо-Востоке в девяностые годы.

Большую часть времени я позволяла ему выходить сухим из воды. Но на этот раз я не хотела, чтоб он заставлял меня чувствовать себя воинствующим фанатиком или менее открытым и восприимчивым человеком, чем он. На этот раз дело было слишком личное.

– Сколько у тебя друзей-геев? – спросила я, наперед зная ответ.

– Ни одного, но…

– Ни одного, о ком ты знаешь. – Я сделала паузу, чтобы он понял.

– К чему это ты? – требовательно спросил Брюс.

– К тому, что я и сказала. Ни одного, о ком ты знаешь.

– Ты думаешь, кто-то из моих друзей гей?

– Брюс, я даже не знала, что моя собственная мать лесбиянка. Как считаешь, я могу иметь хоть какое-то представление о сексуальной ориентации твоих друзей?

– А-а, – глубокомысленно протянул он, успокаиваясь.

– Я к тому, что ты не знаешь ни одного гея. Так почему ты предполагаешь, что это так здорово для моей мамы? Что я должна этому радоваться?

– Она влюблена. Что в этом может быть плохого?

– А что насчет ее партнерши? Что, если она ужасна? Что, если…

Я начала плакать, в голове замелькали ужасные образы.

– А что, если они, например, куда-то пойдут, их кто-то увидит и швырнет бутылку им в голову? Или что угодно в таком духе…

– Ох, Кэнни…

– Люди такие злые! Вот к чему я веду! Понятно, что в самих геях нет ничего такого, но люди подлые… осуждающие… гнилые! И ты знаешь, какой у меня район! Да люди запретят нам угощать детей конфетами на Хеллоуин!

Конечно, правда была в том, что люди запрещали детям ходить к нам за конфетами с восемьдесят пятого года. Когда отец встал на скользкую дорожку, пренебрегая работой во дворе и давая свободу своему внутреннему художнику. Он принес из больницы скальпель и превратил полдюжины тыкв в нелестные, но точные изображения ближайших родственников моей матери, включая поистине отвратительную тыкву тетю Линду, которую примостил на нашем крыльце, увенчав платиновым париком, спертым из бюро находок больницы. И правда еще в том, что Эйвондейл не отличался особым разнообразием в составе жителей. Никаких чернокожих, мало евреев, и я не помнила ни одного открытого гомосексуалиста.

– Кого волнует, что подумают люди?

– Меня, – всхлипнула я. – Иметь идеалы и надеяться, что все изменится, это, конечно, хорошо, но мы должны жить в настоящем мире, какой он есть. А мир… он…

– Почему ты плачешь? – спросил Брюс. – Ты беспокоишься за маму или за себя?

Разумеется, к тому моменту я уже слишком сильно ревела, чтобы отвечать, и сопли требовали большего внимания, чем все остальное. Я утерла лицо рукавом и шумно высморкалась.

Когда я вновь подняла взгляд, Брюс все еще говорил:

– Твоя мать сделала свой выбор, Кэнни. И если ты хорошая дочь, то ты его поддержишь.

Что ж. Ему легко говорить. Это же не Вся-из-себя Одри внезапно объявила посреди очередного кошерного ужина, что решила, так сказать, припарковаться на другой стороне улицы. Я бы поставила недельный заработок, что Вся-из-себя Одри в глаза не видела влагалища другой женщины. Она и своего-то, наверное, не видела.

Мысль, как мать Брюса лежит в джакузи и тайком потыкивает себя пальцами между ног, прикрываясь полотенцем из египетского хлопка, вызвала у меня смех.

– Понимаешь? – произнес Брюс. – Ты просто должна смириться с этим, Кэнни.

Я засмеялась еще громче. Покончив со своим долгом как бойфренд, Брюс перестроился на другую волну. Тон, до того менторский, понизился до интимного шепота.

– Иди сюда, девочка, – проворковал он, звуча во всех отношениях как Лайонел Ричи, поманил меня к себе, нежно поцеловал в лоб – и совсем не нежно спихнул Нифкина с постели.

– Хочу тебя, – сообщил Брюс и положил мою руку себе на промежность, дабы развеять любые сомнения.

И понеслось.

Брюс уехал в полночь. А я провалилась в беспокойный сон и проснулась от трезвонящего на соседней подушке телефона. Я разлепила один глаз. Пять пятнадцать.

– Алло?

– Кэнни? Это Таня.

Таня?

– Подруга твоей матери.

О боже. Таня.

– Привет, – вяло поздоровалась я.

Нифкин уставился на меня с полным недоумением на мордочке. Потом пренебрежительно фыркнул и снова устроился спать. Тем временем Таня говорила сплошным потоком.

– …только увидела ее и сразу поняла, что у нее могут быть чувства ко мне…

Я с трудом села и нащупала рабочий блокнот. Происходящее было слишком странным, чтобы не увековечить его для потомков. К моменту окончания разговора я исписала девять страниц, опоздала на работу и узнала все подробности жизни Тани.

Узнала, как к ней приставал учитель фортепиано, как ее мать умерла от рака груди, когда Таня была юной («Я глушила боль алкоголем»), как ее отец снова женился на не очень приятной редакторше, и та отказалась платить за обучение Тани в муниципальном колледже Грин-Маунтин-Вэлли («У них одна из лучших в Новой Англии программ по арт-терапии»). Еще я узнала имя первой любви Тани (Марджори), как она оказалась в Пенсильвании (работа) и как закончились ее семилетние отношения с женщиной по имени Джанет.

– Она патологически зависит от партнера, – поделилась Таня. – Возможно, страдает обсессивно-компульсивным синдромом.

К этому моменту я уже полностью переключилась