Морское братство - Александр Зонин

— Сережа Сенцов тоже идет?

Она старалась говорить спокойно, но он угадал какой-то скрытый скачок ее мысли и ответил:

— Тоже. Идет, но на «Умном». Инспектирует.

— Жалко, что не вместе с тобой. Он — преданный друг, правда?

— Сережа? Чудесный парень. Но чуть-чуть тугодум. Знаешь, мы с ним, пари заключили. На его холеные усы. Быть Сережке с бритой губой.

Но Наташа отклонила неуклюжую попытку увести ее на путь легкой болтовни, укрывающей душевную тревогу.

Она вдруг крепко сжала руку Николая Ильича, остановилась и пытливо вгляделась в его лицо:

— Я не понимаю, почему с тобой Кононов? Вы оба этого хотели? Он какой? Сильно изменился? Стал серьезнее?

На все вопросы сразу ответить было нелегко. Он сказал:

— Вряд ли я знаю Виктора до конца. Может быть, он и сам не знает себя. Но он честный, предельно искренний. И очень дельный. Как самолет в воздухе не стоит, так и Виктор тоже должен быть постоянно в движении. Поэтому сейчас я в нем уверен. Но каков будет в других обстоятельствах? Сплошает еще? Нет, наверное, будет жить и работать хорошо.

— Коленька! — голос Наташи дрогнул, и, как бы опасаясь не успеть и не суметь выразить свои чувства, она сбивчиво попросила:

— Коленька, пойми меня правильно. Я очень виновата. Я хочу повидать его, но чтобы ты был со мной. Потому что все же боюсь…

Он успокоил ее, усадил на кнехт, бросив свою шинель.

— Я схожу. Думаю — это нужно Виктору.

* * *

Небо в багряных и фиолетовых тонах на востоке обозначало приближение нового дня, но запад был угольно-черный, и ночь еще цепко держалась на воде. Где-то за сотни миль были чужие корабли, и на них иные люди, совсем иные в своих радостях и горестях. Туда уйдут через какой-нибудь час эти тревожно и сильно дышащие эсминцы. Бой. Сражение. Это необходимо? Мысли Наташи были бессвязны и перемежались словами, какие она должна сказать Кононову. Что победит и окрепнет мир хороших и светлых людей, таких, как погибший Ковалев… Мало отдать борьбе свой ум и знания. Надо душой быть в ней.

Последние остатки скованности и неловкости как-то вдруг исчезли. Пусть пошляки зубоскалят, что она посылала Николая за Кононовым. Пусть кому-то взбредет считать ее поступок неправильным, а все ее поведение в этой истории извращенным. Она встретит летчика, как хорошего и верного друга. Она не сомневалась и Николай и Кононов не оскорбят ни словом, ни мыслью это желание сидеть их свободными от мелочных обид и собственнического эгоизма…

В первый раз Наташа назвала летчика Виктором, но произнесла его имя так просто, будто всегда знала его добрым товарищем, не становившимся между ней и Николаем.

— Виктор, я была резка. Но теперь мы друзья? Да?

Николай Ильич без всякого сопротивления подчинился желанию Наташи. Он без смущения вызвал Кононова, и сейчас у него даже тени недоверия не было к Наташе. Однако со словами, которые Наташа произнесла, явилось странное и неприятное ощущение. Будто все они, все трое, стоят друг перед другом голыми. «Что-то есть в нас такое, что невозможно высказывать, что должно быть понято с намека, или лучше пусть совсем не будет понято», — подумал он.

Надо было послать Кононова, а самому задержаться на корабле. Он хотел отойти и, чтобы сделать свое движение естественным, вытащил трубку и стал осматриваться, где ветер не потушит спичку. Но Наташа продела свою руку между пуговицами его шинели и попросила:

— Нет, Коленька, не уходи, ты тоже должен услышать, что я скажу Виктору. Да, мне было очень трудно уберечь нашу любовь. Ты этого не понимал. И могло быть очень плохо для всех нас. Ведь правда?

— Правда, — сказал Кононов. — Обоим вам спасибо. И думайте обо мне что хотите, но мне теперь стыд глаза не ест. Да, я опять чувствую себя отличным парнем и вот завтра это докажу.

— Ну, пустился в обобщения, запутаешься, Виктор, — шутливо остановил его Николай Ильич. — Да и что говорить о завтрашнем. Обыкновенный поход.

Но Кононов не услышал в этих словах предупреждения и горячо воскликнул:

— Обыкновенный?! Не верьте ему, Наталья Александровна. Тем, что Николай задумал, долго будут восхищаться. И не только военные. Ей-богу…

— Ну ладно, не кажи гоп, пока не перескочишь, — оборвал его Долганов. — Наташа теперь будет воображать всякие ужасные картины, чуть ли не абордаж. Ты да я, с кортиками…

— Нет, нет. Не беспокойся. Виктор не испугал меня. Наоборот. Я буду ждать вас спокойно. — Она мокрой от слез щекой прижалась к руке Николая Ильича. — Я вас встречу. Будет очень, очень хорошо. Ни пуха ни пера… Так ведь надо напутствовать?

Двадцатая глава

1

Миноносцы вышли из залива. Окруженные катерным охранением, они медленно занимали места в строю кильватерной колонны. Свернувшись калачиком на узком и коротком диване в салоне «Умного», Сенцов проводил Неделяева сонным взглядом до двери и потянулся за папиросами. В открытый иллюминатор пробирался колючий морозный воздух, но Сенцов не встал задраить крышку. Сейчас объявят боевую тревогу, а тогда все равно надо встать и идти наверх.

На воде лежал сырой и плотный туман. Из мглы скупо пробивался свет маяка мыса Наволок, вспыхивали и гасли лучи позывных. Призрачными тенями проскользнули вдоль борта торпедные катера, и только последний, вдруг попав в полосу прожектора с «Упорного», резко выступил серебристым корпусом, с неподвижными, укутанными в тулупы людьми перед низкой рубкой.

Скоро, однако, переговоры ратьерами прекратились. Корабли набрали скорость и пошли на северо-запад под однообразный свист ветра в снастях. Они уходили к ночи, но день поспевал за ними и скоро обогнал колонну. Резко обозначился верхний край мглистой пелены. Он колыхался, свивался в столбы и вновь жался к воде, и все яснее выступали красноватые отвесные скалы Рыбачьего. Потом, как-то внезапно, подмигивающий глаз маяка остался за кормой корабля, и берег стал быстро уходить влево.

«Легли на генеральный курс», — понял Сенцов, не глядя на картушку компаса. С крыла мостика не хотелось уходить. Начиналось превосходное утро. Засвежевший ветер сразу сдул с пути кораблей и в стороне рвал в клочья мглистое покрывало. Веселые зеленовато-синие волны заплескались у бортов. «Умный» бежал в белесой полосе, взбитой винтами «Упорного», как привычный верный напарник. И по такому же следу, на той же дистанции, за кормой «Умного» был «Уверенный», а дальше, в вуали паров, расплывался контур «Увертливого».

Скучно быть инспектором, состоять наблюдателем, не иметь прямого дела, не нести ответственности. Благодушному Сенцову даже позлословить захотелось, благо Неделяев в новой шинели, с помрачительно новыми золотыми погонами капитана третьего ранга, шел по шкафуту. До комизма солидный и снисходительный. Неподражаемо плыла его нахимовская фуражка с пальцами у козырька. Блики утреннего солнца плясали на тоже новом золотом ободке из дубовых листьев, золотом шитье кокарды, золотых накладных якорях двух рядов пуговиц. Сенцов хотел сказать Неделяеву, что он соперничает с солнцем. Это от его приближения заблестели стальные и медные части орудия, а на лицах матросов под боевыми касками исчезли, остатки ночной дремоты. Но, видно, Неделяев и впрямь умел воздействовать на людей. Где он прошел, там полетели в сторону полушубки, матросы топают ногами, ускоряют движение крови взмахами рук.

Когда с тем же снисходительно важным лицом, продолжая козырять своим особенным жестом, Неделяев стал на мостике возле Сенцова, тот только указал кивком вправо за борт на ныряющие торпедные катера. Журавлиным клином они обгоняли миноносцы, как дельфины, играючи, уходили в волну.

— Пожалуй, этим игрушкам достанется лучший кус.

Неделяев озорными глазами окинул Сенцова и пробасил:

— На всех хватит. По последнему сообщению воздушной разведки идут сорок три посудины.

— Транспортов сколько?

— Что-то около десятка крупных.

Долганов еще перед выходом в море получил разведсводку. В составе немецкого конвоя семь транспортов с боевым снабжением и пополнением егерям. В прикрытие конвоя и в эскорт выделены эсминцы, сторожевые корабли, крупные тральщики и большие катера-охотники. Теперь поступали одно за другим уточняющие донесения. Кулешов наносил на карту замеченные корабли. При взгляде на нее прежде всего бросалось в глаза расположение ударной артиллерийско-торпедной силы противника. Она состояла из двух групп эскадренных миноносцев. Три «Леберехта» — во главе эскорта. Три «Шмидта» прикрывают с тыла движение конвоя. Такое расчленение наступательных средств заставляло предположить, что гитлеровское командование обеспечивает перестроение для отхода с наименьшей затратой времени. При повороте «все вдруг» хвост станет головой и будет иметь те же оборонительные средства.