Инквизитор и нимфа - Юлия Зонис

– Э-э, – сказал сенатор.

– Если вас интересует, то по взглядам он был ближе к луддитам и нитехам. Он бы с радостью подорвал какой-нибудь заводик, не будь большая их часть расположена на орбите или на Луне.

– О, – сказал сенатор.

– Зато дед пописывал неплохие стишки. Хотите, почитаю?

Флореан растерянно кивнул.

Марк выпрямился и с выражением прочел:

Out-worn heart, in a time out-worn,

Come clear of the nets of wrong and right;

Laugh, heart, again in the grey twilight,

Sigh, heart, again in the dew of the morn.

Your mother Eire is always young,

Dew ever shining and twilight grey;

Though hope fall from you and love decay,

Burning in fires of a slanderous tongue.

Сенатор ошалело тряхнул головой и пробормотал:

– И в самом деле, выдающееся стихотворение…

– Это Йейтс. Уильям Батлер Йейтс, ирландский поэт и драматург. В тысяча девятьсот двадцать третьем году он получил Нобелевскую премию по литературе. Вы хотите об этом поговорить?

Флореан Медичи вскочил, резко отодвинув кресло, и едва не выбежал из комнаты.

Лаури, расширив глаза, смотрела на Марка. Физиономия у недавнего строителя игрушечных замков была каменная. Лаура моргнула, плюхнулась спиной на ворсистый ковер и расхохоталась. Марк чуть заметно улыбнулся.

Отсмеявшись, девочка попросила:

– Дочитай стихотворение, а? Красивое. Я, правда, английского не понимаю, но все равно красиво звучит.

– А оно и на итальянский переведено, – сказал Марк. – Только там концовка неправильная. Про гору, а в оригинале нет никакой горы.

– Это так важно?

– Да нет, – ответил Марк, немного подумав. – Не особо. Мне с горой даже больше нравится.

И он прочел стихотворение с начала.

Дряхлое сердце мое, очнись, Вырвись из плена дряхлых дней! В сумерках серых печаль развей, В росы рассветные окунись. Твоя матерь, Эйре, всегда молода, Сумерки мглисты и росы чисты, Хоть любовь твою жгут языки клеветы И надежда сгинула навсегда. Сердце, уйдем к лесистым холмам, Туда, где тайное братство луны, Солнца и неба и крутизны Волю свою завещает нам.

И Господь трубит на пустынной горе,

И вечен полет времен и планет,

И любви нежнее – сумерек свет,

И дороже надежды – роса на заре[6].

С этого дня Лаури начала относиться к Марку по-другому. Она сама еще не понимала как, но, думая о своем неожиданном друге, всегда представляла пустынную гору и стоящего на ней человека. Или даже бога. Не того бога на маленьком крестике, который мама целовала перед соревнованиями, и не того бога, который смотрел из-под купола флорентийских храмов – большого, выцветшего и в трещинах. Ее Господь здорово походил на Марка, только взрослого и усталого Марка. Мир кружился вокруг одинокой горы, потому что Господь велел ему кружиться. Планеты, и звезды, и люди, в вечных сумерках они не прекращали полета. Такая вот странная картинка.

За четыре с лишним года многое забывается. Вот и память о нежных ладонях притупилась, отошла в самый дальний закуток сознания.

Поначалу Лаури твердо держалась своего плана, но разговорить Марка удалось далеко не сразу. А когда он все же разговорился, образ золотоволосого оператора оброс довольно несимпатичными подробностями. Заводила, жестокий шутник, да еще и не семи пядей во лбу. Уже достраивая цитадель из серого псевдокамня, Лаури задумалась: а может ли Лукас Вигн наизусть читать стихи? Знает ли он, кто такой граф Толстой? Оказывается, поняла Лаура, бывает иной блеск, кроме блеска улыбки и голубых глаз – пусть и очень похожих на глаза рождественских ангелов.

С Марком оказалось интересно. Он многое знал и до многого мог додуматься. Например, он единственный из знакомых школьников не заучивал доказательства теорем, а выводил их заново. «Зачем? – удивлялась Лаури. – Все же есть в учебнике». – «А так я лучше понимаю», – отвечал Марк. Для него отчего-то очень важно было понять, выстроить цепочку и найти решение. В мире, где решения легко отыскивались в сети, такой талант казался ненужным, но захватывающим.

После увлекательной беседы о толстовцах и луддитах Флореан долго избегал дочкиного дружка и старался как можно реже поминать его в разговоре. Лишь однажды, когда Лаура увлеченно рассказывала об их новом проекте – водяной мельнице, вырабатывающей электричество, – сенатор высказался.

– Я запросил в лицее файл Салливана. Пришлось кое-где нажать рычаги. Твоего друга ждет в жизни много разочарований.

– Почему? – удивилась Лаури.

– С такими амбициями и такими невыдающимися способностями он никогда не преуспеет. Мальчишка рвется в орден, где ему совсем не место. Вот что… поговорила бы ты с ним. Меня он слушать не станет, а тебя, может, и послушает.

– О чем поговорить? – подозрительно спросила девочка.

– В твоей гимназии освободилось место. Там дают замечательное образование. У выпускников перспективы огромные. Я бы предложил Марку стипендию, если он оставит лицей и перейдет к вам. А после выпуска… кто знает. В СОН нужны умные и зубастые люди, способные противостоять викторианцам. Твой друг знает орден изнутри, и мне кажется, ему самое место по другую сторону баррикад. Да, Лаури, ты ведь понимаешь, что наш разговор не для посторонних ушей?

– Я понимаю, папа. Только он не примет от нас денег и лицей не бросит.

Флореан задумчиво покусал костяшки пальцев – была у него такая скверная привычка.

– Возможно. Возможно, ты и права. Что ж, тем хуже для него. А все же попробуй.

Обычно Лаура отца ни в чем не слушалась, но тут набралась мужества и рассказала Марку о стипендии. Тот конечно же скривил губы и процедил:

– Господин сенатор раздает милостыню? Как трогательно.

В тот день они впервые серьезно поссорились и два месяца не разговаривали.

Во второй раз Лаура поругалась с Марком уже совсем по дурацкому поводу. Из-за религии.

Нет, она в бога не верила, хотя бы потому, что богов насчитывалось слишком много, и все разные. У мамы был бог на серебряном крестике, а еще иконка, где грустная женщина склонялась над младенцем, похожим на маленького старичка. Женщина грустная, а иконка веселая, золотая и красная, как елочная игрушка. В этом заключалось одно из противоречий. Бог мог прикинуться кем угодно: стариком с бородой на фреске, пустоглазым пузатеньким буддой, мудрецом, нищим, женщиной… или даже убийцей, как страшный Либератор апокалиптиков. И все же совсем без бога тоже было как-то неуютно.

Вечерами Лаура выходила на террасу и смотрела в небо. Девочке казалось, что она проваливается и проваливается в чернильную пустоту, испещренную белыми огоньками. Огоньки равнодушно перемигивались. Для Марка огоньки всегда оставались старыми или новыми мирами, звездами с выводками планет. Каждую можно найти в каталоге, у каждой есть имя и порядковый номер, история, такой-то процент гелия и водорода, такой-то срок жизни и смерти. Лауру бездонный купол пугал. Ноги цеплялись за поверхность, но силы притяжения не хватало – сделай шаг, и сорвешься, и ничья рука не остановит падения.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});