Вирикониум - Майкл Харрисон

Перед ними на колченогом столике, обитом сукном, были разложены карты: Четыре Урны, над ними — перевернутый фокусник, а поверх них — Богомол… и несколько других. Каждая из этих странных сценок, нарисованных на грязном картоне, напоминала отражение в маленьком зеркале. Покосившиеся колонны под исчезнувшими созвездиями, угасшие солнца и голые молельщики… Все эти малопонятные фигурки, пребывающие в малопонятных отношениях — символы древние, как сам Вирикониум, а то и древнее его. Возможно, они достались ему в наследство от Послеполуденной эпохи и были атрибутом какой-то салонной игры.

— Вот твоя карта, — шептала гадалка. — Это Hegyr! И вот: Три башни и Собака — будущее, которое еще скрыто, но столь же позорно… Другое значение — жадность, которая принесет разочарование. Смотри! Вот — пустынный берег, отлив и рак-отшельник. Выше летят три лебедя: APPUI, Опора. Ты должен выбирать, но не можешь сочетать: на одном конце роскошь, на другом болезни… и нечто, омрачающее радость.

Однако человек с красными волосами смотрел куда угодно, только не на карты. Если же его взгляд случайно падал на них, можно было подумать, что он мельком заметил в толпе знакомое лицо.

Но карлик видел лишь немногое, да и от того остались лишь обрывки впечатлений. Белое лицо, худое, как череп с глазами… Карты, похожие на осколки цветного стекла… И голос, словно из водосточной канавы: «Саранча ростом с человека! Голова два фута в поперечнике!»

Тут Толстая Мэм Эттейла встряхнулась, словно всплывая из глубин сна. Она посмотрела сверху вниз на маленького пьянчужку, сидящего у нее на коленях, и опустила ему на плечо свою жирную длань.

— Извини, сладкий, ничем не могу тебе помочь.

Гадалка вздохнула и бережно подняла его, заставив встать на ноги. На нее тут же напал кашель; в это время человечек качался перед ней, тщетно пытаясь отвесить поклон… и вдруг завопил:

— Кровь и моча! Я это видел собственными глазами! Он выбежал наружу и исчез.

— Погодите! — закричал Гробец. Последнее время его интересовало любое упоминание о насекомых.

— Стойте!..

На этот раз он обращался скорее к самому себе, чем к стремительно удаляющейся фигуре.

Он старался напрасно. Человек, которого он преследовал, был куда более юрким, чем кибитка. Карлик привстал на козлах, чтобы получить лучший обзор… но увидел лишь пунцовый хохолок, похожий на гребень. Издалека донесся отчаянный вопль:

— У нее голова вдвое больше человеческой!

А потом гребень качнулся, завертелся и исчез в людском водовороте. Рынок выплюнул карлика с его кибиткой, как море, и он остался один посреди холодного, чопорного Высокого Города. Ветер покрывал лужи ознобышами, и Протонный Круг изгибался перед ним в воздухе, как гигантский вопросительный знак.

У ворот дворца карлика не узнали. Офицер заставил его ждать: стража проверяла сложную последовательность паролей, которые сообщил маленькому металлоискателю один человек. Разговор состоялся двадцать лет назад, а лет десять назад собеседник карлика отошел в мир иной. Пони беспокоились и украдкой покусывали друг друга. Слуги входили и выходили, но на карлика никто из них даже не взглянул.

— Это не займет много времени… — рассеянно проговорил офицер. — Слушайте, вы не могли бы отъехать в сторону? Места мало.

Нежданное безразличие Города больно задело карлика, но он делал вид, что принимает это стоически и даже забавляется.

— Хорошо, — ответил он. — Будет сделано.

И, спрыгнув с козел, коротышка вывернулся из гостеприимных объятий привратника и бросился к дворцу. Старая рана вынуждала его двигаться враскорячку, неуклюже раскачиваясь на ходу, так что сзади он напоминал сбежавшую обезьяну.

Минута гробовой тишины… а потом поднялся страшный крик.

Некоторое время спустя Гробец остановился в каком-то коридоре, чтобы отдышаться. Свет словно цедили через марлю. Карлик очень скоро затерялся в лабиринте переходов, которые пронизывали внешнюю часть здания, делая его похожим на кусок пемзы — во всяком случае, достаточно скоро, чтобы оторваться от стражников, попытавшихся поймать его у входной двери.

Коротышка усмехнулся. Он все еще слышал их голоса, которые слабо доносились из пустых кулуаров и заброшенных кладовок в совершенно другой части здания. Но теперь становилось ясно, что ему не добраться до королевы, если обходить обжитые проходы, хотя там его могут увидеть. Вернуться? Нет, это как-то неприлично. В груди заныло. Гробец привалился к стенке алькова и уставился на какую-то древнюю машину. Половина его сознания пыталась вспомнить, кто ее откопал и принес сюда — он сам или кто-то другой. И когда карлик наконец решил, что узнал ее, то обнаружил, что забыл, в какой пустыне ее нашел — давным-давно, когда был молод. По этой причине некоторые части дворца он смело мог назвать «своими», но сейчас это только раздражало…

Он был сам не рад тому, что натворил. Зачем? Все эти нелепые игры с дворцовой стражей он затеял только потому, что был задет за живое и не желал ждать. Теперь он чувствовал себя подобно человеку, который, провалившись в яму на обычной улице, обнаруживает некий мирок — ловко, но не слишком успешно замаскированный. В своем новом подземном существовании он отказывается от привычных вещей и друзей. Он страстно жаждет спасения, но быстро находит, что больше не может влиять на ход событий; причина и следствие расходятся, как старые любовники, утомленные друг другом. Но Дело было не в том, что ему изменила сдержанность. Его удивляла еще и сдержанность дворца.

Былая спокойная красота, немного чопорная красота строгой упорядоченности, теперь дышала ледяным холодом. Казалось, чудовищные страсти обретают форму, заполняя все его пустоты. Что-то вторглось в коридоры, где с шелестом плавали сотканные из света невесомые скульптуры, в чьем смехе, древнем и непостижимом, не было ничего человеческого. Что-то сплетней бродило в холодных, отливающих перламутром закоулках, похожих на внутренности морской раковины, куда попадаешь неожиданно и непонятно как. Ковыляя в своей пыльной кожаной сбруе, карлик внезапно ощутил страшную усталость… и поддался ей, сам того не замечая. Огромная, как небо, она до сих пор напоминала о себе лишь неуловимыми полунамеками. Видения, явившиеся ему среди скал… Красно-волосый пьянчужка на рынке… Шаги в пустом коридоре… Звуки преследования на мгновение преобразились в странный сухой шелест, геометрия коридора обернулась рядом сухих, стерильных формул-скелетов, обступивших старого карлика. Он вдруг представил себя последним из оставшихся в живых на некоем судне, медленно вращающемся в бесконечной пустоте. В снастях запутались замороженные тела матросов, и их царственные лица смотрят в кормовые иллюминаторы…

«Я карлик, а не философ».

Гробец коснулся холодной стены, у которой стоял, и перевел дух. С тех пор как он вошел в альков, старая машина издавала мягкий, настойчивый, тихий шум, словно нуждалась в его помощи, чтобы достичь некоторого удовлетворения… интересно знать, каким образом. Теперь эти попытки совершенно неожиданно прекратились.

— Оугабо-ор-рундра! — прошептала машина. — Мо-орунга!

Она захихикала и выпустила странный луч света — даже не луч, а желтую световую пленку, похожую на крыло. Гробец-карлик высунул голову в проход и огляделся. В коридоре появилась фигура. Желтое обманчивое сияние искажало ее, и она казалась похожей на богомола со сложенными лапками. Карлик ждал. И вот богомол превратился в охранника — еще совсем мальчика, застенчивый, в кольчуге, покрытой черным лаком, и плаще цвета оловянной посуды. Новые сапоги звонко щелкали по истертым каменным плитам. На тонкой цепочке, охватывающей его шею, покачивался странной формы серебряный медальон…

Карлик попятился, ухмыльнулся и втянул голову. Со стороны могло показаться, что голова сидит на палке; кто-то убрал ее и она исчезла в стене коридора, залитого мягким шафрановым светом, куда шагнул ничего не подозревающий парнишка. По звуку шагов карлик понял, что мальчик проходит мимо, выждал, наверно, пятьдесят ударов сердца, а потом выскочил.

Машина разочарованно закудахтала у него за спиной.

Паренек шел из коридора в коридор, вверх и вниз по узким лестничным маршам, через покинутые залы — все время к центру дворца. Мерцающие столбики света что-то спрашивали у него, но он не обращал на них внимания. Не обращал он внимания и на вежливые просьбы старых машин. А за ним шел Гробец-карлик, усмехаясь, как смерть, руки — две связки костей… шел, чутко ловя звуки голосов, бочком огибая скругленные углы, сбавляя шаг на перекрестках и надеясь, что мальчик поможет ему понять, где стоит стража. Коридоры были холодны, как недобрые предчувствие, и в них обитала древняя скорбь. Здесь лестница уходила в темноту верхних ярусов «раковины»; там в переходах трепетал слабый отзвук шагов, возможно, сделанных в другие годы. К карлику возвращалась самоуверенность. Вскоре он начал играть с парнишкой: подбирался совсем близко, пока расстояние между ними не сокращалось до нескольких дюймов, делал непристойные жесты, корчил рожи, один раз даже коснулся полы его плаща — а потом снова отступал. Успех только подогревал его азарт. Он прятался в ниши и снова выскакивал, его голова, похожая на голову горгульи, снова и снова высовывалась из-за угла. Он передразнивал угловатую, чопорную походку мальчика, он старательно тянул носок и задирал подбородок. Карлик совсем забыл, что увязался за юным стражником только для того, чтобы незамеченным достичь покоев королевы, и вместо этого увлеченно издевался над ним.