Тропа - Андрей Ветер

Однажды Белый Подбородок, снискавший популярность среди воинственной молодёжи своей безрассудной отвагой, поднялся, когда Медведь закончил говорить, и дотронулся ладонью до своего виска.

– Я давно слушаю слова Медведя, – сказал он задумчиво, – и вижу, что его слова полны мудрости, которую я не в силах постичь. Такие слова не может произнести обычный Лакот. Они могут сорваться только с губ безумного человека. Я слышу речь Безумного Медведя. Нормальный Лакот понимает, что наши женщины, дети и старики нуждаются в защите. Кто оградит их от врагов, если мы отложим оружие? Мы все знаем, как коварны наши враги. Неужели мы согласимся зарыть боевые топоры? Мир – хорошее дело. Но когда угли костра переговоров остынут и мы разъедемся в разные стороны, что мы будем делать? Как мы будем жить, если перестанем воевать? Что подумают о нас наши женщины? Они станут считать нас трусливыми собаками, которые боятся проверить себя на поле боя. Нет, я не поеду разговаривать о мире со Змеями. Я буду курить трубку с Голубыми Облаками и с Говорящими-На-Чужом-Языке, потому что они наши друзья. – Юноша задумался и добавил: – Дружба и мир это хорошо. Но Медведь хочет, чтобы мы навсегда зарыли боевой топор. Он безумен…

После этого за Медведем само собой закрепилось имя Мато Уитко, то есть Безумный Медведь. Никто не желал оскорбить его, ведь Лакоты считали, что каждый настоящий мудрец и каждый святой человек был немного ненормален, так как его ум был устроен иначе, чем у всех.

До сих пор большинство соплеменников считало его просто странным, не умея объяснить многие поступки Медведя. Редко кто слышал его речи, потому что он не принимал участия в советах, и это словно отодвигало его в тень, не привлекало к нему внимания. Теперь он заговорил, и мысли, теснившиеся в его голове, выплеснулись наружу, сделав его в глазах людей ещё более странным. Лакоты сознавали, что слова Медведя были весомы, но соплеменники не могли принять их.

Тем летом ему исполнился сорок один год. Он был по-прежнему силён и ловок, как и полагалось настоящему воину. Он был мудр, каким и должен быть святой человек. Он никогда не проявлял назойливости, чем сильно выделялся среди соплеменников, так как они всегда бурно отстаивали свои взгляды, быстро приходили в возбуждение, с лёгкостью обвиняли друг друга и ссорились, не желая принять во внимание чужое мнение. Мато Уитко чаще оставался спокойным наблюдателем, даже присутствуя на воинских собраниях. Какая-то скрытая сила властной рукой прикрывала его рот, когда он временами хотел подняться и гневно прервать чью-нибудь горячую речь, удивляясь неразумности брошенных слов оратора. Невидимый наставник ждал, покуда сердце Медведя успокаивалось, и отпускал его, после чего он спокойным голосом говорил одну или две фразы и опять погружался в молчание.

Но случилось событие, после которого община решила последовать его совету.

Однажды после очередной сходки Медведь отправился поститься и провести никому не известную церемонию в стороне от стойбища. Многие слышали, как он исполнял странную песню без слов, и позже кто-то утверждал, что это была та же песня, что звучала с горы в день рождения его дочери. Он не возвращался в деревню два дня. На третий день рано утром, когда трава ещё полулежала под тяжестью крупной росы, Медведь бесшумно вошёл в круг лагеря с бубном в руках и долго стоял там без движений. Он был совершенно наг, длинные волосы распущены по плечам и спине и даже падали на лицо. Когда он вдруг громко запел под звуки бубна, люди в ближайших типи испуганно высунули наружу головы. Потом они рассказывали остальным, что видели, как перед входом каждой палатки маячили неясные тени, похожие на страшные коряги с растопыренными в разные стороны чудовищными лапами-ветвями. Но песня Медведя развеяла эти тени. Когда же пробудился весь лагерь, индейцы сбились плотным кольцом вокруг поющего Мато Уитко.

– Люди не поймут, люди не поймут, – тянул он чужим голосом.

Глаза его были закрыты, будто он спал, босые ноги слегка притопывали. Женщины сперва перешёптывались и хихикали, указывая пальцами на неприкрытую мужскую плоть Безумного Медведя, но вскоре весёлое настроение покинуло собравшихся.

– Уитко, уитко, – доносилось иногда из толпы, – он сошёл с ума.

Совершенно неожиданно кто-то в задних рядах воскликнул:

– Бык!

Женщины бросились врассыпную, увидев громадного бизона с мощной головой и большими рогами, на которых налипли комья земли и длинные листья травы. Мужчины кинулись за оружием. Бык мчался прямо на индейское селение, словно ослеплённый яростью. Гулко отдавался топот его копыт, и казалось, что земля содрогалась под его весом.

Безумный Медведь остался один посреди палаток. Он оборвал свою заунывную песню и развёл руки в стороны. Глаза его оставались закрыты, волосы лениво шевелились на ветру.

Он сделал шаг вперёд, и свирепый бык внезапно замедлил бег и остановился перед индейцем на расстоянии вытянутой руки. Поднявшиеся было со всех сторон крики, подобно брызгам от ударившейся о камень волны, опали. Повисла глубокая тишина.

Зрелище было настолько поразительным, что никто не осмелился даже громко вздохнуть.

Бизон был покрыт длинной грязной шерстью, свисавшей с брюха почти до земли. Он стоял перед одинокой фигурой голого дикаря и не двигался. Индеец тоже не шевелился. Он смотрелся абсолютно беспомощным перед горбатым исполином, и нагота его жилистого тела на фоне почти чёрной шерсти быка усиливала это впечатление. Хрупкая человеческая фигурка, не делая никаких движений, удерживала могучее животное на месте какой-то неведомой силой.

Затем словно что-то толкнуло Безумного Медведя, и он вновь ударил в бубен. Бизон медленно повернулся и пошёл прочь из лагеря.

Никто из Лакотов не решился сразу приблизиться к Безумному Медведю, а он всё стучал и стучал по звонкой гудящей коже бубна. И вдруг он упал. Волосы разметались по земле, глаза раскрылись и устремились в высокое небо, уже пронизанное сиянием утреннего солнца.

Его отнесли в палатку, и там он очнулся. Шагающая Лисица заставила всех уйти, и никто не знал, что происходило там дальше. Но к полудню Медведь вышел наружу. Волосы его были расчёсаны на прямой пробор и стянуты у висков в косы, как и полагалось истинному Лакоту. Длинную рубашку из мягкой оленьей кожи украшала лишь бахрома, светло-коричневые штанины и мокасины тоже не имели никакой вышивки. Это был прежний Медведь, каким его привыкли видеть соплеменники.

Никто так и не узнал, что было с Безумным Медведем и помнил ли он сам, что с ним произошло.

В тот же вечер на сходке воинских обществ было решено отправиться к форту Ларами, куда звали гонцы.