Холодное время - Варгас Фред

– А “здравствуйте”?

– Слишком сложно.

– На этом далеко не уедешь.

– При нас будет посольский переводчик. Он ждет нас с табличкой в зале прилета.

– Надо будет что-нибудь съесть в аэропорту.

– Ага.

– Как ты думаешь, что там можно съесть?

– Копченую рыбу.

– Или какую-нибудь международную жратву.

Ноль внимания. Даже не шелохнулась. Как они ни старались растормошить онемевшую Ретанкур, их усилия не увенчались успехом.

Они приземлились, наспех что-то проглотили, но Ретанкур так и не проронила ни слова.

– Вот повеселимся-то, – шепнул Вейренк. – Придется целыми днями таскать ее за собой как изваяние.

– Не исключено.

– Может, оставим ее тут? Сбежим потихоньку?

– Поздно, Вейренк.

Адамберг посмотрел на экран мобильника.

– Допрос потомка Сансона начнется в семь, – сказал он. – Сейчас почти пять, так что, учитывая два часа разницы, пора выходить в интернет.

На неподвижном лице Ретанкур что-то промелькнуло. Она чуть менее неохотно последовала за ними к столу, и Адамберг подключил вай-фай.

– У нас будет только звук, – сказал он. – Уровень громкости этой тёльвы оставляет желать. Давайте воздержимся от комментариев во время допроса.

– Не думаю, что лейтенант Ретанкур будет нам помехой, – отважился пошутить Вейренк в ее присутствии.

– Нет, – поддержал его Адамберг. – Виолетта идет с нами словно на Голгофу. Хотя Исландия – красивая страна.

– Очень красивая.

– Очень красивая, – повторил Адамберг.

– Увлекательное путешествие.

– Не то слово.

– На редкость.

– На редкость.

Допрос Рене Левалле, потомка палача, начался с опозданием. Его вели Данглар, Мордан и Жюстен.

– Я могу узнать, какого черта я тут торчу?

Хриплый голос, с парижским грассирующим выговором.

– Как вам уже сказали, вы находитесь здесь в качестве свидетеля, – начал Данглар.

– Свидетеля чего?

– Всему свое время. Ваша профессия, господин Левалле?

– Я работаю на бойнях Мерсена, в Ивлине.

– И кого вы там забиваете?

– Крупный рогатый скот, кого еще. И чтоб вы знали, у нас гуманный забой, все по закону.

– То есть?

– Сначала мы их глушим током, ну, чтобы они не соображали, когда их режут, ну вот. Вообще, честно говоря, это не всегда срабатывает.

– Вам нравится ваше занятие?

– Ну, жрать-то надо. И народ доволен, что находятся парни, желающие этим заниматься, скажете нет? Когда в тарелке стейк, вопросов не задают, все довольны. Мы жертвуем собой, если хотите.

– Как другие парни жертвовали собой, становясь палачами.

– При чем тут это?

– При том, что вы потомок знаменитого семейства палачей.

– Какого хрена? – возмутился Левалле. – Да, они, жертвуя собой, запускали гильотину. В наше время можно было бы работать профессиональнее. Их предварительно оглушали бы.

– В наше время смертная казнь отменена, господин Левалле.

– Так я свидетель чего тогда?

– Заседаний Национального Конвента, восстановленных Обществом по изучению письменного наследия Максимилиана Робеспьера.

– И что из того? Это разве незаконно?

– Законно.

– Ну, тогда я пошел.

– Подождите. Почему вы каждый понедельник приходите на эти заседания?

– А что, у нас никто не ходит в театр? Так вот, это то же самое вообще-то.

– Это ваш театр?

– Как хотите, так и называйте, мне плевать.

– В этом спектакле участвуют те, кому ваши предки, и особенно Шарль-Анри, обязаны своей ужасной репутацией.

– И что?

– Четырех участников Ассамблеи недавно убили.

Было слышно, как на стол выкладывают фотографии жертв.

– Я их не знаю, – сказал Левалле.

– Мы опасаемся, – продолжал Мордан, – что убийца, убирая членов Общества, метит выше, его цель – Робеспьер, или, вернее, актер, который его играет.

– Скажите лучше, принимает себя за него. Он просто псих ненормальный, чего уж тут.

– Поэтому мы и допрашиваем многих участников, – соврал Мордан. – И нам необходимо знать, что именно побуждает вас посещать заседания.

– Увидеть их хочу, а что? Я ж не единственный потомок, который приходит на них полюбоваться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Это правда, – согласился Данглар. – И, если я не ошибаюсь, вы дружите с потомком Камиля Демулена.

– Он хороший.

– Так мог бы сказать ребенок, – шепнул Адамберг. – Мир делится на хороших и плохих.

– Но он мне не друг, просто знакомый.

– И что вы делаете, о чем говорите со своим знакомым?

– Ну, рассказываем о своих горестях, а что? В которых они и виноваты. Мы с ним заодно.

– И что же за горести у Демулена?

– Во-первых, у него другая фамилия. И я не нанимался вам все выкладывать. Но он никак не может примириться с тем, что они отправили Камиля на гильотину, он ведь хороший был, и потом вслед за ним и его жену. А их двухлетний малыш остался совсем один.

– Я знаю, – сказал Данглар.

– Не по-людски это, я вам скажу.

– Вы правы. Но из вашей семьи никого не казнили. Так какие же горести у вас?

– Я что, обязан свои горести в полиции рассказывать?

– Сегодня обязаны. Сожалею, господин Левалле.

– Сожалеешь ты, как же. А потом я смогу уйти?

– Да.

– У меня горести почище, чем у Демулена, я ему так и сказал. А всё они виноваты, те, что тусуются там, внизу, разодетые в пух и прах. Я бы лучше на них в гробу полюбовался.

– А убили бы?

– А на кой мне? У вас, легавых, ей-богу, в башке пусто. В финале спектакля они наконец сдохнут. Им всем отрубят голову – сначала Шарль-Анри, а потом дядя Анри. Хотел бы я на это посмотреть. Даже хорошо, что они все в итоге сдохли и что это мы, Сансоны, их прикончили. Скоро придет очередь Дантона, а за ним и всех остальных козлов.

– В том числе хорошего Камиля Демулена.

– Согласен. Но он тоже был не без греха, я так его потомку и сказал. Там до него казненных было пруд пруди, и он ни разу не сказал “нет”. И, судя по тому, что мне рассказал Демулен, Камиль наделал глупостей. Робеспьер жил в семье, где были молоденькие девушки. Ну и вот. И он их любил. Не в том смысле, в котором вы подумали. Он занимался с ними, ну, типа учил их. Ну и вот. Камиль там все время ошивался. Ну и вот. И как-то вечером он передал книгу одной из девушек, совсем еще юной. А Робеспьер сразу понял, что книжка-то та еще. С картинками для взрослых, понимаете?

– Порнографическая?

– Вот-вот. Короче, Робеспьер рассвирепел и вырвал книжку у девочки из рук. С тех пор Робеспьер Камиля разлюбил. У него не забалуешь.

– Так значит, – заговорил Данглар после паузы, – “скоро придет очередь Дантона, а за ним и всех остальных козлов”.

– Думаешь, Данглар был в курсе этой истории? – спросил Вейренк. – Ну, с книжкой?

– Конечно нет, иначе он не удержался бы от комментариев.

– Вот он разозлился, наверное.

– А то.

– Ну да, – ответил Левалле. – А займется ими дядя Анри. Папаша Сансон уже выдохся, типа того. И не пройдет и девяти заседаний, как дядя отрубит голову Робеспьеру. И еще причинит ему боль, сорвав повязку. Хотя вообще-то так нельзя. Он в тот день, конечно, был не в себе, но так нельзя. Просто в то время они про гуманный забой и слыхом не слыхивали. У меня скотина вообще не страдает, я вам ручаюсь. Но иногда я все равно прям переживаю.

– Понимаю, – сказал Мордан, который, судя по всему, действительно понял его.

– Так что же ваши горести? – елейным тоном напомнил Данглар. – Которыми вы поделились с Демуленом?

– У него другая фамилия.

– Мы ее знаем. Жак Мальмор.

– Не повезло мужику, да?[10]

– Да уж, вряд ли ему это помогло в жизни. Но сегодня нас интересуете вы.

– Черт возьми. Мне что, вам всю жизнь свою рассказать?

– Иногда приходится. Но не всю. Только про горести.