Нелюдь - Дмитрий Петров

Это была чистая правда. Настолько чистая, что я даже не счел нужным ничего говорить. Своя судьба была у Левы, своя — у Хельги, и своя — у меня…

— Знаешь, Феликс, думаю, что мне не удастся устроить тебя к нам на работу, — сказала Хельга деловым тоном, стараясь перевести разговор на первоначальную тему. — Аркадия Моисеевича я плохо знаю. Известно только, что он — очень неприятный и замкнутый человек. И если он не хочет никого брать, то не возьмет. А моя рекомендация ничего для него не будет значить.

— Ну и Бог с ним, с Аркадием Моисеевичем, — ответил я. Мне и на самом деле показалось, что нет смысла дальше насиловать Хельгу по этому бесперспективному вопросу.

Может быть, Скелет и был прав, прося меня «внедриться» в эту больничку, но невозможно же выпрыгнуть из собственных штанов… Как я могу влезть в морг больницы, если там сидит этот мрачный Аркадий Моисеевич и Хельга никак не может мне помочь?

Мы выпили еще по одной рюмочке, и между нами установилась тишина. Мы оба молчали. Лицо Хельги раскраснелось, она исподволь смотрела на меня, а я — на нее. Не знаю, о чем в эти мгновения думала она, а я размышлял о том, что она похорошела за прошедшие годы, и о том, как странно устроена судьба человека. Надо же было случиться такому совпадению: и пошел наугад в неведомую мне больницу и встретил там свою первую любовь…

Помнил ли я при этом своего папу и тот разговор, который состоялся между нами в тот памятный вечер, когда все, что связывало нас с Хельгой, разрушилось в прах?

Помнил, конечно. Не так уж часто у нас с папой бывали откровенные мужские разговоры. И я припоминал его пренебрежительные слова о Хельге и назидание мне, чтобы я не грустил о расставании с этой девушкой. Но ведь столько лет прошло с тех пор. Столько воды утекло. Теперь передо мной сидела красивая женщина, интересная и загадочная, как и прежде, и смотрела на меня. А я уже был не тот, что в юности. Теперь я знал цену себе, знал, что нравлюсь женщинам, и знал почему…

И она ведь первая заговорила со мной о том, что вспоминала меня. Сказала об этом со всей нордической откровенностью.

Стало темнеть. В кухне воцарился полумрак, и тень легла на наши лица.

— Сейчас я зажгу свет, — сказала Хельга, вставая. Но потом замерла, как бы раздумывая. Она постояла секунду возле меня, а потом сказала твердо: — Или лучше я зажгу свечи.

Она поставила на стол три свечи в тяжелых бронзовых подсвечниках и зажгла их.

— Три свечи — к несчастью, — промолвил я нерешительно.

Хельга хихикнула:

— А вот мы и посмотрим, так ли это. Да ведь, кроме того, это русское поверье. А мы с тобой все равно не русские, так что нас это не касается. Правда?

— Да уж, — ответил я. — Немец с эстонцем — братья навек.

Мы оба засмеялись. Хельга села на свое место напротив меня.

Свечи горели ровным тихим пламенем, они вытягивались вверх аккуратными теплыми язычками. Наши фигуры за столом отбрасывали причудливые тени на стены кухни. Совсем по-новому смотрелись теперь три натюрморта, висевшие над нашими головами.

Правильно говорят, что свечное освещение сближает людей. Тут, наверное, дело в том, что живое пламя не такое навязчивое, как электричество. Оно не действует на нервы, не принуждает ни к чему.

Тихое пламя свечей как бы говорило: «Нет ничего обязательного. Расслабься. Перейди из мира необходимости в мир возможностей».

Действительно, все время человек живет в царстве необходимости. Он должен, должен и еще раз должен. Большинство людей должно ходить на работу, должно потом бежать домой, заботиться о близких. Должно отдыхать в свой отпуск и аккуратно выращивать свои огурцы на старательно вскопанных шести сотках дачного участка.

Я не должен ходить на работу и я не поливаю огурцы на грядке. Но все равно и у меня есть свое царство необходимости. Прием больных, процедуры, визиты в банк, в налоговую инспекцию… Мало ли чего еще.

Теперь, при огоньках трех свечей, напротив красивой женщины, которая недвусмысленно дала мне понять, что хочет возобновить наши давно прерванные отношения, я расслабился.

«Ты теперь свободен, — всплыли в моем сознании слова Юли, сказанные таким ровным безжизненным голосом: — Мы с тобой больше не возлюбленные, и я — не твоя невеста. Ты можешь найти себе другую». И даже дала понять, что была бы рада этому. Насчет рада — я с самого начала не поверил. Но все же, слова Юля эти сказала не напрасно. Да, я ищу этих проклятых монстров, да я могу найти их и страшно им отомстить. Судя по успехам Скелета, это вполне реально. Пусть не всем отомщу, пусть хоть кому-то, но это может произойти.

Да, я навсегда останусь другом Юли, как и вообще другом этой семьи, с которой меня так странно свела судьба. Но невеста… Но брак… Но вся жизнь со слепой женщиной…

Нельзя делать того, за что потом можешь себя казнить всю жизнь. Нельзя совершать благородные поступки, если ты до конца не уверен, что не пожалеешь о них.

А впрочем, что оправдываться… Или я недостаточно знаю себя, чтобы не пытаться себя обмануть. Да, я флюгер. Конформист. Мне это про себя давно известно. И бессмысленно рассуждать, делали меня таковым обстоятельства жизни, или я таким родился. Просто это факт, хоть и печальный.

Когда Хельга протянула ко мне руку и я увидел ее округлость в колыхающемся свете свечей, я взял ее. И погладил. А когда Хельга сразу после этого пересела ко мне на колени, я не вскочил и не стряхнул ее.

Последние мои сомнения, связанные с неприятными воспоминаниями о холодности Хельги рассеялись после первых объятий. Что-то переменилось в ней, и теперь она была словно ненасытная тигрица.

Жаркие объятия прекрасной женщины — разве это не то, ради чего стоит рождаться на свет?

Услышать исторгнутый твоими ласками стон страсти, учащенное дыхание, как будто женщина вот-вот задохнется, а потом блаженный вскрик и мгновение наивысшего наслаждения — разве это не то, что определяет конечный смысл нашей земной жизни?

Когда ночью Хельга встала с постели, чтобы задернуть шторы на окнах спальни, я увидел ее силуэт на фоне окна и отметил, что она выглядит совсем как молодая девушка.

Кровати в спальне стояли рядышком — две кровати. Я понял, что одна из них принадлежала Леве до того, как он отбыл на место постоянного проживания в кающуюся перед ним Германию.

Но я не стал спрашивать, отчего Хельга не передвинула кровати. Какое мое дело?

Это была сумасшедшая ночь. Давно уже я не чувствовал себя таким молодым и полным сил, как тогда. Мы ласкали друг друга с все нарастающим исступлением и никак не могли насытиться друг другом.

Мы оба молчали. Говорили только наши тела, наши руки, ноги, губы. И это был оживленный диалог.

Наутро я встал и стал собираться домой, а Хельга — в больницу. У нее намечался утренний обход. Но я не стал ждать ее. Просто собрался и пошел к двери, потому что испытывал настоятельную потребность побыть наедине с собой, оценить и пережить свои чувства, а не разменивать их на обыденные слова.

У самой двери в прихожей я все-таки обернулся. Хельга, полуобнаженная, в одних чулках и поясе, стояла возле кровати. В руках она держала кружевную комбинацию, которую собиралась надеть, и смотрела на меня.

Стены спальни были выкрашены в голубой цвет, и на этом фоне Хельга с ее светлыми мягкими волосами, белой нежной кожей молодого тела казалась воплощенным ангелом света…

Солнце слепило мне глаза, и я не увидел сразу ее выражение лица. Услышал только стыдливый смешок и ласковый голос:

— А ты еще говорил, что три свечи — к несчастью… Глупый…

Скелет спал очень чутко. Он вообще всю жизнь тренировал себя для экстремальных ситуаций. Вероятно, необходимость постоянно, даже во сне прислушиваться была как бы запрограммирована у него в организме.

Он спал днем, вернувшись домой после ночного бдения у больницы. И когда внизу раздался грохот, он не сразу сообразил, что это может быть. Но проснулся мгновенно.

Сел на кровати и взглянул на будильник. Будильник он поставил на девять вечера, чтобы успеть поесть и приготовиться к следующей ночи в машине.

Будильник показывал половину девятого. Ему оставалось спать еще полчаса. Но что был за грохот внизу?

Скорее всего, балуются подростки. Их теперь перестали отправлять в пионерлагеря, И они все лето маются без дела. Разбили что-то…

Скелет подошел к окну и сразу понял что интуиция и на этот раз его не подвела. Перед самым подъездом стояла его машина, и все вокруг нее было усыпано осколками стекла. Это было его заднее стекло.

Это была несправедливость и нарушение закона. Мозг Скелета немедленно среагировал на это, подобно компьютеру, встроенному в голову терминатора в американском боевике.

«Несправедливость и нарушение закона», — он так и сказал это себе. Именно такими словами.

Мгновенно он оказался на лестничной площадке и еще спустя пару секунд уже выскакивал на улицу. Его не смущало то, что он в одних трусах и майке с надписью «Адидас». Это ничего. Он хотел поймать хулигана и посмотреть ему в глаза.