Рискнуть и победить (Убить демократа) - Андрей Таманцев

Впрочем, герра Заубера все это не касалось. Его советов не спрашивали, а сам он был достаточно опытным человеком, чтобы давать их людям, которые в них не нуждаются.

* * *

Экспертов, собравшихся в тот день в офисе фирмы «Фрахт интернейшнл», было трое.

Двоим из них было лет по тридцать, третий постарше, немного за пятьдесят. Их имена были Георг Блейкман, Марио Камински, а старшего звали Герберт Штейман. На самом деле это были Макс Штирман, Николо Вейнцель, за минувшие годы приобретшие лоск бизнесменов крупного полета, и сам Арон Блюмберг, полысевший, поседевший, но не растративший внутренней энергии, присущей его характеру. Разговор он начал без всяких предисловий:

— Если вы ничему не научились за время нашей совместной работы, кроме как нажимать кнопки на своем сраном железе, то бесполезно и начинать. Но я так думаю, что кое-чему вы все-таки научились. И сможете вести дело без меня.

Изредка я буду давать вам советы. И, возможно, попрошу вашей помощи. А теперь наши пути расходятся.

— Куда вы направляетесь, шеф? — поинтересовался Макс Штирман, который теперь именовался Георгом Блейкманом.

— В Россию. В город К. Но это я говорю только вам. Во-первых, потому что именно оттуда я, возможно, буду связываться с вами. А во-вторых, потому, что вы, как мне кажется, научились держать язык за зубами.

— Это опасно, шеф, — заметил Штирман.

— Все в нашей жизни опасно. Макс. Сама жизнь — это источник угрозы. Но даже зайцу не удается отсидеться в кустах. А человек все же не заяц.

— Мы с вами очень хорошо зарабатываем, шеф. Мы могли бы спокойно продолжать.

— Вот и продолжайте. Сами. Наливай своего сраного джина, сынок, выпьем на прощанье. Как в России говорят: стремянную. Даже не буду пытаться объяснить вам, что это значит. Все равно не поймете. На дорожку, в общем.

Разговор происходил в той комнате офиса «Фрахт интернейшнл», куда не имел права заходить даже генеральный директор компании, а связь с ней осуществлялась по интеркому, и звонить имел право лишь сам господин Заубер или его заместитель.

Вспыхнувшая на пульте лампочка свидетельствовала о том, что на линии господин Заубер.

— Слушаю, — бросил в микрофон Блюмберг.

— Прошу извинить, но я только что получил информацию из России, — прозвучал в динамике голос Заубера. — Она касается города К. На конец октября или начало ноября этого года назначены выборы нового губернатора. Аналитики предсказывают победу депутата от коммунистической партии. Биржи отреагировали на это падением курса акций порта и пароходства. Падение пока незначительное, но эта тенденция будет усугубляться. Не считаете ли вы, что нам следует освободиться от пакета акций, которым мы владеем? Промедление может грозить нам большими потерями.

Гораздо большими, чем сейчас.

— Нет, не считаю, — ответил Блюмберг. — Сколько сейчас у нас акций порта?

— Около двенадцати процентов.

— Прикупите еще. Процентов до шестнадцати. Небольшими партиями и через независимых брокеров. Никто не должен знать, что акции скупаем мы.

— Я все понял, господин Штейман. Будет исполнено.

Блюмберг отключил интерком.

— Заубер прав, — заметил Николо Вейнцель. — Мы прогорим на этих акциях, если не сбросим их немедленно.

— Я покупаю ваши доли. По сегодняшнему биржевому курсу, — заявил Блюмберг. — Идет? Вейнцель подумал и сказал:

— Нет. Мы всегда рисковали вместе. Не будем нарушать традицию. Да и не верю я, что вы можете просчитаться в русских делах.

— Согласен, — кивнул Макс. — Но если бы вы хоть чуть-чуть объяснили нам свою позицию, нам спокойней было бы спать. Речь все-таки идет о десятках миллионов долларов.

— Так и быть, объясню, — отозвался Блюмберг. — Порт К. находится на семьсот миль ближе к Центральной Европе, чем санкт-петербургский, и на сотни миль ближе Таллина и Риги. Это — первый фактор, который еще скажется. Пусть не сразу. К порту сходятся все северо-западные железные дороги России — это второй фактор.

Промышленность России оживает, товарооборот возрастает — это перспективы развития. Как только Россия реконструирует порт, он станет главным в балтийском товарообороте. И никакие Таллины не составят ему конкуренцию. Прибалтам нечего возить. Они могут возить только российские грузы. Они пойдут на огромные уступки, чтобы получать фрахты. Иначе они просто загнутся. Все это, конечно, не завтрашний день. Но мы ведь не в покер играем, верно? Большие деньги никогда не бывают быстрыми. А тут речь идет об очень больших деньгах.

— А эти выборы губернатора, на которых победят коммунисты? — напомнил Вейнцель.

— Они могут кардинально изменить конъюнктуру.

— На этот счет не могу вам ничего сказать, — ответил Блюмберг. — У меня есть кое-какие предположения. Но это только предположения. Чтобы проверить их, я и еду туда. И хватит о делах. Налил, Никола? Прозит, коллеги!

Блюмберг сделал глоток джина и поморщился:

— И как вы его пьете?

Николо Вейнцель раскрыл вмонтированный в стену офиса холодильник и достал оттуда бутылку, обернутую плотным пергаментом. Не говоря ни слова, он развернул пергамент и поставил на стол перед Блюмбергом самую настоящую бутылку «Кавказа»

— с обычной пластмассовой пробкой и с криво наклеенной этикеткой. Ну, разве что она была вымыта до блеска и не липла к рукам.

— Нет, — сказал Блюмберг. — Не верю. Не может быть. Нет.

— Я берег ее для какого-нибудь торжественного момента, — объяснил Николо, довольный произведенным эффектом. — Похоже, этот момент наступил. Я знаю, шеф, что ваши запасы этого вина давно закончились. Надеюсь, эта бутылка доставит вам удовольствие. Ее привез по моей просьбе один наш партнер, турок, он часто бывает на Кавказе. Он сказал, что потратил немало времени, чтобы найти там это вино.

Блюмберг обнял тощего Николо и похлопал его по спине.

— Вот теперь я понимаю, что такое настоящее уважение к партнеру. Спасибо, Никола, ты меня растрогал. А меня непросто растрогать. Совсем непросто.

— Скажите, шеф, почему вы пьете это… вино? — поинтересовался Макс Штирман.

Макс хотел сказать «дерьмо», но решил не портить торжественность момента.

— Скажу. Однажды с моим учителем мы провели… ну, скажу так: блестящую операцию… в одной из европейских столиц. Это была операция, которая позже вошла во все специализированные учебники. По ходу дела я спас жизнь моему учителю. Не скажу, что от отваги или особого умения. Скорей — по дурости и везению. Но что было — то было. За эту операцию наш начальник получил чин генерал-лейтенанта и орден Ленина, а нас премировал. Выдали по половине месячного оклада жалованья. Ну, зарплаты, если тебе это понятнее. Так вот, мы получили эту премию, поехали в один магазин в Москве и купили у грузчиков две бутылки «Кавказа». И тут же, во дворе этого магазина, выпили их из горла. Мы были молоды, счастливы и любили друг друга, как братья. Скажем так: как младший и старший брат, потому что он был старше меня на десять лет. Нам было до феньки, что нас обошли званиями и наградами, с нас хватало сознания, что мы сделали для своей страны большое и нужное дело. Так нам тогда казалось. И этого было вполне достаточно. Только не спрашивайте меня, почему мы купили это вино у грузчиков и почему пили во дворе, а не в ресторане. Я мог бы это объяснить, но на это потребуется года три, и вряд ли вы все до конца поймете. Это, уверяю вас, посложней устройства ваших сраных компьютеров. Лучшие умы России и даже всего мира бились над этими вопросами. И к чему пришли? «Умом Россию не понять». И только. Но я сейчас говорю о другом.

Вкус этого «Кавказа» с того дня — это вкус родины, молодости и настоящей мужской дружбы.

Блюмберг сковырнул пластмассовую пробку, понюхал вино и вылил его в раковину, а пустую бутылку небрежно бросил в корзину для мусора.

— Что это значит, шеф? — ошеломленно спросил Николо.

— Это значит, сынок, что ничто не стоит на месте. Уже нет той родины, за которую я без малейших раздумий готов был отдать жизнь. И нет той дружбы. И молодости нет тоже. А раз так, то не хрена и травить себя такими воспоминаниями. Тем более что вино, между нами, полное дерьмо. И со временем не становится лучше. Все, друзья мои, я исчез.

И он исчез.

* * *

Во второй половине того дня, когда неизвестными злоумышленниками был взорван лимузин Кэпа, к Пастухову, наблюдавшему со стороны за предвыборным митингом Антонюка, подошел немолодой человек в обычном сером плаще и в поношенной кепке, вежливо поинтересовался, который час. Услышав ответ, поблагодарил и скрылся в толпе. И только через несколько минут, случайно сунув руку в карман куртки, Пастухов обнаружил там маленькую записку.

В ней значилось:

«Сегодня, 18.30, порт, маяк. У начала мола вас встретят. Записку уничтожьте».

Подписи не было.

Пастухов зашел в платный туалет, кстати оказавшийся по соседству, и дважды перечитал записку. Потом порвал ее на мелкие кусочки и спустил в унитаз.