Межгалактическая империя - Джон Браннер

Альдур затаил дыхание.

— Смотри и мотай на ус! — сказал Терак. — Ты мне был кое-что должен, так что мне пришлось самому прийти и взять должок.

В этот момент в спальню ворвались кларетцы, успевшие разделаться с подручными Альдура.

— Дайте этой падали меч! — приказал Терак.

Они повиновались — три клинка рукоятями вперед были протянуты Альдуру, однако тот отрицательно покачал головой, потом неожиданно схватился за виски, пошатнулся и рухнул на пол.

Только на какое-то мгновение Терак испытал приступ разочарования. После всех недель, что он провел на Кларете, после всего случившегося желание отомстить этому негодяю казалось нестерпимо мелким по сравнению с огромной радостью от победы, которую испытывали жители планеты. Пусть его судят — для Альдура это будет еще более ужасное наказание, чем смерть, ведь он никогда не признавал над собой власти установленных людьми законов. Он сунул меч в ножны, в следующую секунду почувствовал, как закружилась у него голова.

В этот момент до него долетел знакомый женский голос. Его разыскивали? Кто бы это мог быть, с трудом одолевая приступ слабости, подумал он. Тут же с радостью ответил себе — это же. Карет!

Она громко требовала ответа:

— Терак? Терак здесь?.. Вы не видели Терака?

Неожиданно она появилась в дверях спальни.

— Карет, — откликнулся мужчина. — Ты с ума сошла? Почему ты здесь? Это опасно!..

Увидев его, девушка заулыбалась.

— Все кончено, Терак. Кларет наш.

Неожиданно она склонилась перед ним в глубоком поклоне — настолько глубоком, что ее чудесные рыжие локоны коснулись пола.

— Что это значит? — изумился Терак.

Девушка выпрямилась.

— Кларет теперь твой, Терак. Я горжусь тем, что первой поздравила тебя и склонилась в поклоне. Фаригол мертв. Напряжение последних дней оказалось ему не по силам. Он скончался с улыбкой на устах — в последние минуты жизни до него дошла весть, что захватчики разгромлены. Филенкеп наш. Перед смертью он назвал имя своего преемника. Он назвал твое имя. Армия поголовно за тебя, Терак, да и острова вряд ли станут возражать.

— Как это может быть?

— Все по закону. Если на момент выборов нового пристана в живых не осталось ни одного претендента, имеющего право на трон по семейной линии, определяющей является воля последнего правителя. Все присутствующие — а их было много, очень много! — одобрили его последнее решение. Ты должен выполнить его приказ, Терак. Ты должен научиться править тем, что досталось тебе по праву. Ты победил.

Солдаты и офицеры, набившиеся в зал и в спальню громко закричали. Кто-то приветственно засвистел, и следом в помещениях прогремело: «Слава Тераку!»

Терак закрыл глаза — в то же мгновение в памяти раздался голос старого Фаригола: «Тебе следует поискать предков на Кларете…»

— Я принимаю дар мудрого пристана, — ответил он, и новая буря выкриков раздалась в зале. Шум выкатился на улицы, покатился по городу. Через окно было видно, как в толпе появились знамена Кларета — люди принялись размахивать ими.

— Но при одном условии! — неожиданно добавил Терак.

В наступившей тишине он ясно высказал свое пожелание:

— Если при этом мне будет отдана и рука Карет!

В последовавшей тишине стал слышен рокот океана — волны с размаху били в скалистый берег. Они как бы выражали свое согласие, так же, впрочем, как и глаза девушки.

А затем раздались приветственные крики!

Распутница с Аргуса

I

Дождливая выдалась ночка, глухая. Горько и жалобно, словно брошенное дитя, завывал ветер в лесу, потом неожиданно зверел, принимался выть, ломать и раскачивать деревья. Те отчаянно скрипели и трещали. Дождь все сыпал и сыпал — то мелкий, сеющий, то вдруг крупный, накатистый. Капли шлепались о голую землю, прибивали жесткую, хилую траву на лугах, разгуливали по проселкам, при этом их дробный перестук напоминал пляску дьяволов, выскочивших на волю и разгулявшихся под дырявым низким небом. Люди шли вперед наперекор непогоде, не обращая внимания на ледяной дождь. Все вперед и вперед — к черному замку. Здесь уже собралась толпа горожан и механиков, а также крестьян из ближайших деревень. Руки у всех были огрубелые, привыкшие к тяжелой работе. Были в толпе и женщины, измученные заботами и домашними трудами, — все как на подбор с черными глазами.

На башнях замка были вывешены знамена. Тяжелые, расшитые золотом полотнища намокли и только время от времени, при самых резких порывах ветра, начинали шевелиться и слегка разворачиваться. Выставили их на черном замке по случаю прибытия короля.

На колокольне редко и звучно били в колокол.

Дождь и ветер обрушивались также на одинокий вертолет, летевший в сторону замка. По окнам кабины струилась вода, двигатель работал в полную силу, сам аппарат время от времени подрагивал и кренился под напором обильных струй, льющихся с неба. Местные жители при виде этой машины вряд ли признали глыбу металла за дело человеческих рук. Здесь таких никогда не видывали. Вертолет был доставлен сюда из дальних миров, расположенных за Приграничьем, — из тех мест, куда веками ссылали мутантов. Там тысячелетиями копилась ненависть, там «выродкам» — так называли тех, кто обладал способностью читать на расстоянии чужие мысли, — удалось сохранить накопленные за десять тысяч лет существования империи знания. То, что оказалось забыто, они открыли вновь. Для них смутное время, наступившее после развала единого государства, не было сплошной, беспросветной ночью.

Человек, сидевший на месте пилота, с необыкновенной деликатностью держался за штурвал — он относился к машине как к живому существу. Казалось, стоит причинить ей боль, и вращающиеся лопасти от обиды оторвутся и разлетятся на несколько миль вокруг. Лоб у пилота был высокий, губы чувственные. Руки сухие, с длинными узловатыми пальцами. Ничем не примечательный мужчина, если не считать голоса. Удивительно приятный, бархатистый баритон…

Он чуть повернул голову и скосил взгляд за спину.

— Хороша ночка, правда, Шарла?

В кабине находилось еще два человека, разместившихся позади пилота на сиденье, которое не предназначалось для людей — лавка была без спинки, жесткая, куда более широкая, чем требовалось. Там сидела плотно укутавшаяся в длиннополый плащ девушка — она старалась забиться как можно глубже в овальное пространство за лавкой, а рядом с ней находился мужчина. Услышав свое имя, девушка откликнулась:

— Ландор, нам еще долго лететь?

Голос ее легко одолел звук работающего мотора.

Ландор рискнул оторвать взгляд от приборов и непроглядной хмари впереди — глянул на указатель маршрута и, наклонившись в сторону девушки, ответил:

— Около десяти минут…

Третий пассажир что-то недовольно буркнул, потом высказался яснее:

— Поверьте, сиар Ландор, это настоящая пляска ведьм.

Ландор, не оборачиваясь, рассмеялся — даже за окно не глянул. Только сказал:

— Да вы поэт, Ордовик!

— Какой я поэт! Ни в коем случае… — возразил тот. Он посмотрел в окно, потом глянул на бледную, притихшую Шарлу. — Я всего-навсего простой воин, привыкший более обращаться с мечом и копьем, чем с пером.

Он невольно положил руки на набалдашник рукояти клинка, упертого в пол и стоявшего почти вертикально. В этот момент машину крепко встряхнуло, и меч зазвенел в ножнах. Ордовик чуть вытащил блеснувшую в свете приборных огней сталь. В глазах Шарлы появился испуг.

— Вам холодно, госпожа? — спросил Ордовик. — Возьмите мою накидку?

Шарла остановила его:

— Не надо, Ордовик. Осталось совсем немного. Мне бы не хотелось, чтобы ты за это время совсем окоченел. В замке, должно быть, тепло…

Ландор многозначительно отозвался:

— Да, Шарла, там нас наверняка ждет теплая встреча. В замке всего можно ждать… Ордовик, я, в отличие от тебя, не воин. Со своим мечом я расстался еще в молодости, так что держи ухо востро.

Ордовик распрямил плечи — под накидкой блеснули латы.

— Мне двадцать восемь лет, — откликнулся он, — и я силен как танисский бык.

Шарла бросила на него мимолетный взгляд и тут же отвернулась.

Толпа перед замком медленно таяла. Многие явились к замку с заходом солнца, а теперь уже была почти полночь. Все им порядком надоело — холод, пронизывающий ветер, дождь. Знамена то снимали, то вывешивали снова — собравшиеся у замка жители начинали тогда выкрикивать здравицы в честь Андалвара с Аргуса, а правитель все не ехал и не ехал.

В стороне на обнаженной скалистой плите стоял мальчик лет семи и скрюченная старуха, которой едва было за шестьдесят. На этом скатившемся в тьму варварства мире старели быстро. Мальчик неожиданно зевнул и нечаянно толкнул старуху. Та качнулась в сторону расположившихся на плите мужчин — они придержали ее. С их кожаных курток струями полилась вода.