Поиски счастья - Николай Максимов

— Ты — в семье, а я? Что делать мне? Оставил своих на год, а летом будет три! Я ничего не знаю о Наталье, Кольке, отце. Ты понимаешь меня?! — Василий зажал в руке бороду, не замечая, что он уже не говорил, а кричал на весь полог, пугая женщин и даже Ройса. — Человек я или нет? Ты что молчишь?!

Гнев впервые прорвался наружу с такой силой, и он толкнул Василия на совершенно невероятное решение.

— Пешком через пролив пойду! Я рассчитаюсь там с ними, — сжав кулаки, пригрозил он.

— О, это безумие! — представив себя на его месте, испугался Ройс.

— А третий год прозябать тут — не безумие? Давать дурачить себя — не безумие? Не позволю поганым янки… Руками разорву, в суд пойду!

В эту минуту Василий не думал о том, что случаи перехода зимой через пролив почти неизвестны. Течения и ветры не оставляют в покое пролив на сколько-нибудь продолжительное время. Отважиться на такой шаг — значит серьезно рисковать жизнью. Шансов на удачу очень мало. Но сейчас им руководили больше чувства, чем разум.

Возбужденный, он начал тут же торопливо собирать свой дорожный мешок.

Ройс молчал. Вспыхнувшая вначале тревога за товарища сменилась деловыми соображениями: если он дойдет, то позаботится там, чтобы с открытием навигации Ройсу забросили сюда продукты.

— Конечно, компания не сможет тебе предъявить никаких претензий, так как зимой все равно поиски прекращаются. — Ройс уже не думал о том, что друг его может и не добраться до Нома (ведь только по подвижным льдам надо пройти более пятидесяти миль). — Передай мистеру Роузену…

— Сам знаю, что передать!

* * *

Через пять дней Устюгов достиг Уэнома, откуда путь через пролив самый короткий.

Чукчи изумились, узнав о его намерении:

— Как пойдешь?

— Никто не ходит.

— Пропадешь.

— Не потерял ли ты разум свой?

— А где Тымкар? — вспомнил Василий смелого и любознательного юношу.

— Не знаем. В тундре, однако.

Молодой охотник Пеляйме, который два года назад помог Ройсу и Устюгову перебраться в следующее поселение, услышав из уст таньга имя своего друга, пригласил Василия к себе:

— Тагам. Ты, однако, замерз и хочешь есть.

Кочак покосился на гостеприимного парня. Эти юнцы, видно, стали забывать, что у них есть шаман, и торопятся сами все решать…

К тому же само упоминание о Тымкаре было шаману неприятно. А Пеляйме — кому же это не известно! — друг изгнанника. Но даже и не это больше всего покоробило Кочака. У него с Пеляйме особые счеты. До шамана дошел слух, что молодой охотник якобы узнал своих песцов, когда Кочак приобретал деревянный вельбот. Шкурки эти были собраны для исправника… В связи с этими неудобными слухами шаману особенно хотелось бы прибрать Пеляйме к рукам, но тот отказывался взять себе в жены его дочь, хотя и был с нею помолвлен родителями еще при рождении. «Как возьму чужую жену? — говорил он. — Она Джона-американа жена». Этот бродяга Джонсон обманул сильного шамана, уехал, оставив дочь Кочака, которая заболела нехорошей болезнью… А Пеляйме еще стал поперек пути сыну Кочака Ранаургину, отбивая у него Энмину, — и здесь идя против воли их родителей.

— Не будь в задумчивости, — сказал Пеляйме Василию за чаем, сидя против него у жирника.

Устюгова тронула такая участливость.

— Куда ум захочет — туда ступай. Ничего, Лыжи охотничьи дам, пых-пых (так называли чукчи надувной поплавок из шкуры нерпы) дам. Скажу, когда можно идти. Однако страшно. Старики говорят, только один раз так люди ходили. Голод заставил. Давно было. Спирт не пили тогда. Сильные были. Не болели. Теперь ты отдыхай. Хорошей пищей буду кормить тебя. Ты смелый! — восхищенно сказал Пеляйме. — Однако теперь отдыхай, — повторил он.

Юноша спешил уложить гостя, потому что в сумерках к нему должна прийти Энмина.

После того как сестра Пеляйме вышла замуж, переселилась к мужу и Пеляйме остался в яранге один, Энмина каждый вечер тайком прибегала к нему. Убирала полог, готовила пищу, чинила одежду. Ее мать и отец ничего не могли с ней поделать. Они торопили Кочака со свадьбой, но дочь совсем перестала их слушать.

Вот и сегодня: не успел еще Василий задремать, как край полога приподнялся и из-под него сверкнули два бойких черных глаза.

Устюгов сильнее сомкнул ресницы.

В следующую секунду девушка была уже в пологе.

— Эн! Это ты, Эн? — прошептал Пеляйме.

Она прильнула к нему головой, заглядывая в глаза.

— Таньг спит?

— Спит. — Он ласково гладил ее черные волосы.

— Отец опять пошел к Кочаку.

— А мать? Что говорит она? — шепотом спросил юноша.

— Ругает. Что станем делать, милый?

Они помолчали.

— Ты думай. Я сварю тебе мяса. Сегодня ты добыл две нерпы, да? Пусти-ка, — она высвободилась из его рук и начала хозяйничать.

В отличие от Тымкара Пеляйме не удался ни красотой, ни ростом. Ничего примечательного, кроме красивых, немного раскосых глаз, не находил в нем Василий. Другое дело Энмина. Среди девушек она выгодно отличалась и внешностью, и подвижностью, и острым языком.

— Отчего видна тревога в глазах твоих? — снова заговорила Энмина. — Или ты боишься Ранаургина?

— Уже короткие дни наступают, а я все один. Живи со мной, Эн!

— Милый. Мы будем вместе. Только здесь страшно. Что сделает с нами Кочак? Хорошо, если бы Ранаургин взял себе в жены другую!

— Такую не уступит, — грустно произнес юноша.

— Давай убежим. В другое селение уйдем. Там станем жить.

— Как брошу ярангу?

За пологом послышались тихие шаги.

— Кто там? Го-го!

Устюгов открыл глаза и увидел, что полог резко приподнялся и один за другим в спальное помещение вползли двое.

Это были Ранаургин и отец Энмины.

— Распутница! Так вот ты где! — закричал отец, — Разве Ранаургин не помолвлен с тобой, что ты таскаешься к другим парням?!

Пеляйме растерялся. Энмина сжалась, сдвинула брови.

Василий поднялся, сел.

— Пойдем! — Ранаургин дернул девушку за руку.

Она всем телом рванулась назад.

— Уйди! Надоедливый ты. Почему пристаешь?!

— Молчи! — закричал отец.

— Не стану молчать!

— Как смеешь ты так отвечать отцу? — Ранаургин снова пытался схватить ее за руку.

Кровь бросилась в лицо Энмине.

— Тебе женой не буду. Даже видеть тебя — все равно, что вонючую воду пить! — синие полоски татуировки на ее напряженном лице сбились: две, перетянутые с переносицы на лоб, слились в сплошное синее пятно, три другие образовали на подбородке тугие дуги.

— Тащи ее! — сорвавшимся от волнения голосом крикнул старик. — Тащи к себе! Она твоя жена по обещанию!