Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон

Она сильнее сжала его пальцы, словно пытаясь выдавить из него эту мучительную мысль, как выдавливают гнойник.

— Вот что я тебе скажу: то, как все это видишь ты, не совпадает с видением неевреев. Я говорю о нормальных, непредвзятых людях, а в основном они такие. Тот гадкорожий еврей — я догадываюсь, о ком ты говоришь, и знаю этот тип дельцов — не так сильно ненавидим неевреями, как его ненавидишь ты. Некоторым он нравится, кое-кто им даже восхищается, а большинству просто нет до него дела. Тебя это, может быть, удивит, но лишь очень немногие распознают «архетипичного жида» при встрече с ним. Большинство и вовсе не замечает, что он еврей, или не придает никакого значения его еврейскости. Просто они не антисемиты в отличие от тебя. Это ты видишь в еврее прежде всего еврея и сразу навешиваешь на него ярлык. Это твоя проблема, Либор.

Он добросовестно подумал над ее словами.

— Я бы не так сразу замечал еврея в еврее, — сказал он наконец, — если бы этот еврей не так сразу выказывал свою еврейскую сущность. Обязательно ли ему похваляться богатством, да еще с сигарой в зубах, и фотографироваться на фоне своего «роллс-ройса»?

— Мы не единственные, кто курит сигары, — сказала она.

— Да, но мы единственные, кому не следует этого делать.

— Вот оно что!

В ее словах столь громко прозвучали разоблачительные нотки, что Либору послышалось их повторение, эхом донесшееся со стороны русского и его шлюхи, — как будто даже они теперь поняли, что собой представляет Либор.

— Что значит этот возглас? — спросил он тоже довольно громко, как будто обращаясь не только к Эмми, но и к русским.

— Это значит, что ты раскрыл свои карты. Ты считаешь, что евреям не следует вести себя так, как могут вести себя другие. Ты подвергаешь евреев сегрегации в своих мыслях. У тебя желтозвездный менталитет, Либор.

— Я уже очень давно живу в Англии, — сказал он, улыбнувшись.

— Я тоже.

Он дал ей возможность вставить это замечание, прежде чем продолжить:

— Надеюсь, ты не обвиняешь меня в отвращении к самому себе как еврею. У меня есть ученый друг, который склонен к этому, но я не имею с ним ничего общего. Меня не раздражает то, что евреи на короткий период возомнили себя вершителями судеб Ближнего Востока. Я не согласен с утверждением, что евреям лучше быть рассеянными по миру и жить под властью других народов. Хотя именно это случится снова, и довольно скоро. И дело тут не в Израиле.

Он не стал растягивать звук «р» и опускать «л». При разговоре с Эмми в этом не было нужды.

— Понятно, — сказала она.

— Напротив, я приветствую Израиль, — продолжил Либор. — Это одна из лучших вещей, которые мы сделали за последние пару тысячелетий, вернее, это было бы одним из наших лучших деяний, если бы сионизм не вторгался в сугубо мирские дела и если бы раввины держались подальше от политики.

— Ну так поезжай туда. Правда, и в Тель-Авиве ты запросто можешь увидеть еврея с сигарой в зубах.

— Я не против того, чтобы они курили сигары в Тель-Авиве. Тель-Авив как раз то место, где им впору это делать. Но, как я уже сказал, дело не Израиле. Все это не имеет к нему отношения. Даже когда напрямую ругают Израиль, дело вовсе не в Израиле.

— Пусть так. Но тогда зачем ты его сюда приплел?

— Потому что я не такой, как мой ученый друг, ярый антисионист. Если я плохо думаю о евреях, то исключительно на свой манер и по своим причинам.

— Ты смотришь в прошлое, Либор. А я должна смотреть в будущее. Мне нужно заботиться о внуках.

— Тогда посылай их в воскресную школу или в медресе. Не знаю, как ты, а я уже сыт по горло евреями.

Она покачала головой и поднялась из-за стола. Теперь он не стал ее задерживать.

В последний миг у него мелькнула мысль: а не пригласить ли ее в верхние комнаты? Досадно не воспользоваться в полной мере услугами «Рица».

Но для всего этого было уже слишком поздно.

2

Однажды вечером, проиграв в онлайн-покер более двух тысяч фунтов, Финклер отправился на поиски проститутки. Возможно, ему магическим образом передались мысли Либора, в тот день сидевшего в ресторане по соседству с одной из них. Эти двое были на самом деле очень близки, хоть и расходились во мнениях практически по всем пунктам.

Финклеру не то чтобы нужен был секс, ему просто нужно было что-нибудь сделать. Будучи рационалистом, избавленным от моральных ограничений, он видел лишь два серьезных аргумента против посещения проституток: трата денег и триппер. Мужчина волен поступать со своим телом, как ему угодно, но при этом он не должен разорять или инфицировать своих близких. Однако, рассуждая философски, если вы только что просадили две тысячи в покер, три лишних сотни за час в объятиях профессиональной красотки не так уж сильно ухудшат баланс. Что до триппера, то у Финклера не осталось таких близких, которых он мог бы инфицировать.

Но ему следовало учитывать еще одно обстоятельство: многие люди знали его в лицо. Вряд ли кто-то из проституток — его телепрограмма выходила как раз в их рабочее время, — но другие охочие до секс-услуг мужчины вполне могли опознать Финклера, а он не полагался на такую вещь, как «солидарность грешников». Уже через несколько минут в «Фейсбуке» могло появиться сообщение о популярном философе, клеящем телок на панели, — и кому какое дело до того, что сам автор сообщения занимался тем же самым в том же самом месте.

Конечно, можно было пойти в бар одного из отелей на Парк-лейн и там снять женщину с меньшим риском для своей репутации, но ему нравился именно уличный вариант. Блуждание по улицам имитировало бесплодный поиск заветного лица или воспоминания, погоню за вечно ускользающим счастьем в любви. В уличном поиске присутствовала романтика, — правда, не полнокровная романтика, а лишь ее голый скелет. Ты мог проблуждать всю ночь и вернуться домой ни с чем, но при этом все же сказать, что неплохо провел ночь. В случае с Финклером такой исход был даже предпочтительнее, поскольку он ни разу не встречал проститутку, которая ему бы по-настоящему понравилась. Следовательно, ему нравилось то самое заветное лицо или воспоминание, которое невозможно было найти. Положим, ему было бы труднее сказать «нет» смазливой евреечке с бюстом а-ля ущелье Манавату, чем субтильным белобрысым полячкам, но не факт, что он сказал бы ей «да».

Он посчитал, что подобное отношение к уличному поиску сделает этот вариант достаточно безопасным, — прохожего, с виду столь рассеянного, трудно заподозрить в погоне за сексуальными удовольствиями.

С таким рассеянным видом он и прогуливался, пока чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда его окликнули:

— Сэм! Дядя Сэм!

Самым правильным в данной ситуации было бы проигнорировать оклик и продолжить путь. Но он слишком заметно вздрогнул, услышав свое имя, и, если бы теперь он пошел дальше как ни в чем не бывало, это могло вызвать подозрения. Посему он обернулся и увидел Альфредо, с бутылкой пива стоящего на пятачке перед таверной, чуть в стороне от большой пьяной компании.

— Привет, Альфредо.

— Привет, дядя Сэм. Вы здесь просто так или по делу?

— Скажем так: просто по делу. — Финклер взглянул на часы. — Я должен встретиться со своим продюсером. Уже опаздываю.

— Новый телецикл?

— Да, сейчас в начальной стадии.

— О чем на сей раз?

Финклер взмахнул руками, изобразив в воздухе нечто неопределенно-округлое:

— Спиноза, Гоббс, свобода слова, камеры видеонаблюдения и так далее.

Альфредо снял темные очки, но тут же надел их снова и почесал затылок. Финклер уловил сильный алкогольный выхлоп. Может, Альфредо тоже искал проститутку и таким способом набирался смелости? Если так, он с этим явно перебрал — столько перегарной смелости может отпугнуть любую жрицу любви еще на дальних подступах.

— Хотите знать, что я думаю обо всех этих гребаных видеокамерах, дядя Сэм? — спросил Альфредо.

Финклер терпеть не мог, когда Альфредо называл его «дядей». Нахальный гаденыш. Он снова взглянул на часы:

— Если только в двух словах.

— Я считаю их проклятием, которое мы заслужили. Надеюсь, и сейчас на нас пялится какая-нибудь из этих камер. Мы всегда должны быть в фокусе.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что все мы — подлое, лживое, вороватое мудачье.

— Очень суровая оценка. Кто-нибудь обошелся с тобой подобным образом?

— Да. Мой отец.

— Твой отец? И что он тебе сделал?

— Проще сказать, чего он не сделал.

Финклеру казалось, что Альфредо в любой момент может упасть — так нетвердо он стоял на ногах.

— А я думал, что ты ладишь со своим отцом. Разве вы не ездили вместе на отдых?

— Это было сто лет назад. И с тех пор я от него не слышал ни слова, а недавно узнал, что он перебрался на квартиру к какой-то женщине.