Истовик-Камень - Мария Семенова

Пугливо косившийся работник расковал Серого Пса. Сначала он освободил ему ноги, потом потянулся к ошейнику, но тут же, вскрикнув, отдёрнул руку: Нелетучий Мыш цапнул его за палец острыми, как иголки, зубами. Из толпы рабов послышался злорадный хохот и замечания сразу на нескольких языках:

– Пониже, пониже его укуси, маленький мститель…

– Нас калёным клеймом метил, а сам визжит, как недорезанный поросёнок!..

И кто-то уже подначивал:

– Покажи ему, Серый Пёс, покажи…

Но Серый Пёс не стал обращать внимания на такую мелочь, как рудничный холуй, по ошибке именовавшийся кузнецом. Он накрыл ладонью злобно шипевшего Мыша, и работник снял с него ошейник, а потом, в самую последнюю очередь, освободил руки. И скорее убрался в сторонку, обсасывая прокушенный палец. Серый Пёс повёл плечами, заново пробуя собственное тело, отвыкшее от свободных движений. И шагнул вперёд. Волк ждал его, держа в правой руке верный кнут, а в левой – длинный кинжал с острым лезвием, плавно сбегавшим от рукояти к гранёному, как шило, острию. И тем и другим оружием Волк владел очень, очень неплохо. В чём неоднократно убеждались и каторжники, и другие надсмотрщики, все, у кого хватало дерзости или глупости с ним повздорить.

– Ну? – сказал он, пошевеливая кнутом. – Иди сюда.

Он был сыт и силён, этот Волк. Сыт, силён, ловок и уверен в себе. Серый Пёс стоял перед ним, немного пригнувшись, и не сводил с него взгляда. «Не смотри на руку противника, – когда-то поучал его Мхабр, вождь сехаба. – Это всего лишь часть, зависящая от целого. Не смотри ему и в глаза: они могут завлечь тебя и обмануть. Направь свой взгляд на Средоточие, где рождается и умирает любое движение…»

Толпа кандальников замерла. Было слышно, как где-то в углу капала с потолка сочащаяся вода.

Все ждали: вот сейчас кнут Волка метнётся лоснящимся извивом, словно охотящаяся гадюка, резанёт соперника по глазам… Вышло иначе. Волк стремительно подался вперёд, выбрасывая перед собой руку с кинжалом, нацеленным рабу в живот.

Тот мгновенно отшатнулся назад, уходя от неминуемой смерти.

Толпа глухо загудела, заволновалась. Притиснутые к дальней стене карабкались на выступы камня. Кто-то пытался опереться на чужое плечо, кто-то упал, нещадно ругаясь. Почему-то каждому хотелось воочию узреть этот бой, о котором, действительно, потом сложили легенды.

Двое противников снова неподвижно стояли лицом к лицу, и теперь уже мало кто сомневался, что Волк пустит в ход кнут. И опять вышло иначе. Волк ещё раз попытался достать Серого Пса кинжалом, рассчитывая, наверное, что тот не ждал повторения удара.

Раб снова умудрился отпрянуть и сохранить себе жизнь, но выпад оказался наполовину обманным: кнут всё-таки устремился вперёд. Он с шипением пролетел над самым полом, целя обвить ногу Серого Пса и, лишив подвижности, подставить его под удар клинка. Раб с большим трудом, но всё же успел перепрыгнуть через змеившийся хвост. Волк, однако, отчасти добился своего. Лёгкое движение локтя, и кнут в своём возвратном движении взвился с пола, сорвав кожу с плеча раба. Серый Пёс, как позже говорили, не переменился в лице. Вместо него охнула толпа.

– Иди сюда! – выругавшись, сказал Волк. – Твоя мать была кошкой, не чуравшейся кобелей!

Тень Мал-Нахты предостерегающе воздела бесплотные руки… Но Серый Пёс ничем не показал, что слышал эти слова. Он давно отучил себя попадаться на такие вот крючки. Нет уж. Он ещё схватится с Волком грудь на грудь, но сделает это по-своему и тогда, когда сам сочтёт нужным. А вовсе не по прихоти надсмотрщика. И если он погибнет, это будет смерть, достойная свободного человека. Бойца…

Кнут Волка всё же свистнул верхом, метя по лицу, но Серый Пёс вскинул руку, и плетёный ремень, рассекая кожу, намотался ему на предплечье. Теперь противники были намертво связаны, потому что выпускать кнут Волк не собирался. Лезвие кинжала поплыло вперёд, рассекая густой спёртый воздух. Рыжие отсветы факелов стекали с него, точно жидкий огонь. Гранёное остриё неотвратимо летело в грудь Серому Псу, как раз в дыру лохмотьев, туда, где под немытой кожей и напряжёнными струнами мышц отчётливо проглядывали рёбра. Правая ладонь раба пошла вверх и в сторону, наперехват, успевая, успевая поймать и до костного треска сдавить жилистое запястье надсмотрщика…

И в это время гораздо более опытный Волк пнул его ногой. Серый Пёс мало что мог противопоставить сноровистому Волку, кроме звериной силы и такой же звериной решимости умереть, но перед этим убить. Неожиданный удар пришёлся в живот и согнул тело пополам, и кинжал с отвратительным хрустом вошёл точно туда, куда направлял его Волк, и Серый Пёс понял, что умирает, и это было воистину так: когда он попытался вздохнуть, изо рта потекла кровь. Однако он был ещё жив. И пока он был жив…

Волк поздно понял, что на погибель себе подобрался слишком близко к умирающему рабу. Торжествуя победу, он не отскочил сразу, думая вколотить кинжал до крестовины, и эта ошибка стоила ему сперва зрения, а через миг – и жизни. Рука Серого Пса, дёрнувшаяся было к пробитому боку, вдруг выстрелила вперёд, и растопыренные пальцы, летевшие, точно железные гвозди, прямо в глаза, стали самым последним, что Волку суждено было в этой жизни увидеть. Волк успел жутко закричать и вскинуть ладони к лицу, но тем самым он только помог Серому Псу поднять вторую руку, ибо кнут, надетый на запястье кожаной петлёй-паворозом, по-прежнему связывал поединщиков, словно нерасторжимая пуповина. Серый Пёс взял Волка за горло и выдавил из него жизнь. Мёртвый Волк бесформенной кучей осел на щербатый каменный пол, и только тогда с левой руки победителя сбежали петли кнута, оставив после себя сочащуюся красной кровью спираль.

– ВОЛКОДАВ!.. – не своим голосом завопил из глубины толпы кто-то, смекнувший, как называют большого серого пса, способного управиться с волком. А из боковых тоннелей, тесня бушующих каторжан, бежали надсмотрщики: небывалый исход поединка запросто мог привести к бунту.

Отгороженный от недавних собратьев плотной стеной обтянутых ржавыми кольчугами спин, Волкодав ещё стоял на ногах, упрямо отказываясь падать, хотя по всем законам ему давно полагалось бы упасть и испустить дух. Он зажимал рану ладонями, и между пальцев прорывались липкие пузыри. Он твёрдо знал, что у него хватит сил добрести до ворот, ведущих к свободе, – где бы они ни находились, эти ворота…

…Старший назиратель Церагат не сразу сумел оторвать взгляд от изуродованного тела Волка, своего любимца. Его лучший цепной зверь лежал безнадёжно мёртвый, и жизнь его была отнята – кем же? Рабом, воплощавшим в себе всё то, что Церагат в рабах ненавидел. Этот парень однажды разрушил легенду, доброе столетие питавшее надеждой каторжников Самоцветных гор. Разрушил – но, оказывается, только затем, чтобы на смену развенчанной легенде прямо на глазах у людей породить новую…

И на сей раз – доподлинную…

Подобного Церагат допустить не желал и не мог.

Никакой свободы этот Серый Пёс, уже наречённый, словно в особую насмешку над ним, Церагатом, прозванием Волкодава, получить не должен. И не получит! Глотку ему перерезать – и в отвал!.. Бессмысленный обычай поединков, неизвестно какими недоумками заведённый, всё равно уже давно пора прекратить. А если надсмотрщикам станет скучно, пусть дерутся между собой. Или рабов одного с другим стравливают… И «святую» площадку – завалить камнями немедля…

Он уже открывал рот для приказа, но его опередили.

– Не делай этого, Церагат, – прошипел ему в ухо Гвалиор. – Во имя справедливого меча первого Лаура – не делай!

В голосе нардарца звучало некое особенное веселье – бесшабашное, удалое… и, как старший назиратель по опыту знал, куда более опасное, чем хрипло выкрикнутые угрозы. Это веселье, обычно не свойственное Гвалиору, мигом заставило Церагата напрячься и замереть. И… Он в том не поклялся бы, но ему померещилось едва ощутимое сквозь одежду прикосновение к пояснице остро отточенного клинка. Каждый надсмотрщик, Гвалиор в том числе, носил длинный кинжал. Тяжёлый кинжал, оружие, вовсе не предназначенное для тайного извлечения из ножен…

В отличие от боевого ножа, носимого на предплечье. Ножа с лезвием всего в пядь – укрывай хоть в рукаве, если охота. Пяди железа, всаженной сзади, с лихвой хватит, чтобы мгновенно оборвать жизнь…

Церагат закрыл рот, так и не произнеся ни звука. И остался молча смотреть, как уходил прочь Серый Пёс по прозвищу Волкодав.

* * *

…Венн плохо помнил, как его вели каменными коридорами штреков. Сознание меркло, многолетняя привычка брала своё, и ноги переступали короткими шажками, ровно по мерке снятых с них кандалов. Постепенно делалось холоднее: то ли оттого, что приближалась поверхность, выстуженная вечным морозом, то ли из-за крови, которая с каждым толчком сердца уходила из тела и чёрными кляксами отмечала его путь. Почти всюду эти кляксы мигом исчезнут под сотнями тяжело шаркающих ног, – эка невидаль, кровь на рудничных камнях! – но кое-где пятна сохранятся, и рабы станут показывать их друг другу и особенно новичкам, убеждая, что легенда о завоевавшем свободу – не вымысел…