Ведьмины круги (сборник) - Елена Матвеева

– Кто это? – спросил у Аллы.

– Студенческая фотография, – ответила Алла, наливая кипяток в заварной чайник. – Вот его жена. Потом она вышла замуж за этого.

Они стояли на фотографии и смеялись. Вид беззаботный. Мама в коротком легком платье, в руке – цветок.

– Это моя мать, – сказал я без выражения.

– Что? – не расслышала Алла, обернулась ко мне и поняла. Наверное, по лицу поняла и испугалась.

Она что-то говорила, пыталась задержать, бежала за мной по улице, но я припустил и вскочил в автобус.

– Вон отсюда! – твердил я себе. – Вон отсюда! Все предатели! Подлые предатели!

По взглядам пассажиров я замечал, что веду себя как-то не так или вид странный. Когда выходил, тетка прошипела вслед с возмущением:

– Такой молодой, а нажрался!

Потом я ехал на другом автобусе, а потом лежал в пригородном парке на земле возле обезглавленной церквушки или часовни. Кругом, слава богу, было безлюдно.

Когда я из той квартиры выскочил, какие-то всхлипы из меня рвались. А теперь, наконец-то оставшись один, окаменел. Только тяжело было. А потом я заснул.

Проснулся – перед глазами колышутся ростки, два листка пропеллером. Молоденькие дубки. И я все вспомнил.

Живые бледно-зеленые травинки, как иголочки, красноватые розетки листиков. Букашка ползет.

Солнце еще не зашло, но я трясся от холода. В церквушке, наверное, была котельная или не знаю что, но от нее под землей шла труба с горячей водой, земля в этом месте оттаяла, и высыпало полно мать-и-мачехи.

«Ерунда собачья! – подумал я. – Не может быть. И не было этой комнаты и женщины. Но ведь было!»

И вдруг странная мысль: «Провокация! Кому-то вся эта история нужна».

Дикое стечение обстоятельств. Зачем мне знать, что мои родители предали Румянцева, а я – Александр Румянцев. Они обманули и его и меня.

Слезы текли по лицу, нос распух, платка не было. Я прижался к стене церквушки в том месте, где оттаяло и просохло. Я даже не узнал, как погиб Румянцев, то есть мой отец. Я не хочу видеть родителей! Ненавижу мать! Лжива, как все женщины! И Марьяна! Она такая же…

И тут же вспомнил почему-то, как я, совсем маленький, на даче. В саду, напротив дома. Сидели с отцом на скамейке, а за ней куст. Я зашел за куст, а обратно дороги не найти: не оказалось ни отца, ни скамейки – ничего. Я завыл. И вдруг мать! Бежит навстречу ко мне и обнимает, что-то пришептывает, а рукава платья широкие, будто крыльями меня заслоняет. Большая она, теплая, сильная, от всего защитит. И я тоже ее обнимаю и еще сильнее реву.

У нас в альбоме есть такая фотография. Наверное, потому и случай этот помню. Снимал отец. Выражение лица у матери тревожное, будто утешает меня в большом горе. Меня всегда ее лицо на той фотографии удивляло. Обняла бы с улыбкой, смешно ведь – ребенок в трех шагах заблудился, а она с полной серьезностью, она чувствовала, как страшно мне было потеряться.

Я снова потерялся. Но на этот раз никто не прибежит, не закроет от беды.

Пришел домой поздно, мокрый, в ознобе трясусь. Мать полезла с выяснениями. Хотел бросить ей в лицо: «Что вы сделали с Румянцевым?» Язык не повернулся.

Видок у меня, наверное, был! Не стали ко мне приставать.

– На место! – грубо сказал Динке, и она, как побитая, ушла на половик.

Я закрылся у себя, забрался под одеяло. Когда через некоторое время мать попыталась заглянуть, сказал:

– Оставьте меня в покое! – А потом сам ее позвал, стуча зубами, попросил принести горячую грелку и снова велел уйти.

Они там шептались за дверью, ходили на цыпочках, а я свернулся бубликом, прижимая к грелке руки и ноги.

Я заболел. Судя по всему, у меня была высокая температура. И я был этому рад. Согреваясь, с враждебностью думал о Румянцеве: зачем он вторгся в нашу жизнь? С какой стати все разрушил? И вдруг осознал: так ведь нет его! Нет и не было. Румянцев – миф! Досочинялся! И Аллы нет. Полет фантазии!

Интересно, инфекционная у меня болезнь или простудная? И как быть со школой, ведь наступает последняя четверть? Сколько я проболею? Не меньше месяца.

Я буду медленно поправляться. За мной будут ухаживать и исполнять мои желания и капризы. Как давно я по-настоящему не болел!

Просыпаться я не хотел, все пытался провалиться в сон – не тут-то было. Сел на кровати: самочувствие отличное, даже намека на насморк нет.

Мать приоткрыла дверь, вид обеспокоенный.

– Все в порядке. Здоров. Одеваюсь.

– Завтрак на плите!

Я снова залез под одеяло и дождался, пока родители не выкатились на работу. Чуть хлопнула дверь, вскочил и, не одевшись, стал рыться в их бумагах, искать документы.

В свидетельстве о рождении мой отец – Прохоров. Это я знал и раньше. А дальше – открытие. Если сопоставить дату моего рождения и заключения брака родителей, то получается, что я родился трехмесячным. Конечно, это не может служить доказательством. Заключили брак, когда захотели или нужно было. Но я ведь об этом самом ничего не знал. Докладывать мне, конечно, совсем было не обязательно, понимаю. Однако…

«Ну дурак! Ну дурак!» – говорил я себе. Но постепенно начал успокаиваться, перестал психовать и раскидывать бумаги, разбирался аккуратно и внимательно. С Динкой я не вышел, открыл дверь и выставил гулять одну.

Ничего бесследно не проходит. Должны остаться какие-то следы. Письма какие-нибудь.

Не было таких писем. Не бы-ло! Ничего, кроме уродливо нарисованной и вырезанной совы в папке у отца я не нашел. На обороте бумажной совы материнским почерком: «По поручению сына: „Папочка, я по тебе соскучился. Папочка, я хочу к тебе на ручки. Папа, ты – совиный глаз“». Бумаги в отцовской папке были рабочие и эта сова…

Может, на старой квартире я бы что-то и нашел. При переезде здорово почистились от разного хлама и бумаг.

В родительском студенческом альбоме я быстро обнаружил Румянцева. Я вглядывался в его лицо. Ничего общего с моим. Я – Прохоров.

Опять залез в постель и проспал до пяти. Вскочил как ошпаренный, испугался, что родители застанут меня в кровати. Одеваясь, вспомнил, что выгнал собаку и она не вернулась.

Собака моя молчаливо сидела под дверью. Может, и просилась домой, да я не слышал. Мы с ней пошли на улицу, и тут до меня дошло: я ее сегодня не кормил.

С родителями никак не хотелось встречаться. Пошел к Инягину и говорю:

– У тебя нечем покормить собаку? Суп вчерашний годится или что-нибудь такое…

– Заходи, – отвечает Инягин. – Сейчас поищем.

Хороший парень Игорь Инягин. Почему я с ним не дружу по-настоящему?

На следующий день я проснулся глубоко несчастным. Прямо заплакать хотелось. Лежал и жалел себя.

Встал – матери нахамил. Слегка. Но она обиделась. Прощения просить не стал, решил ее наказать, хотя чувствовал себя виноватым: шпионю за родителями, вызнаю их тайны. Но ведь это не только их тайна, она касается и меня. Подло я себя веду или правильно? Вот бы сообщить им о моем сногсшибательном открытии, представляю сцену!

Было тридцать первое марта, последний день каникул. Наверное, вернулась Марьяна, только мне совершенно не хотелось ее видеть.

Я бездельничал и слонялся по квартире. Поговорить бы с кем-нибудь! С Румянцевым! Вот ведь замкнутый круг. Опять у меня это самое начинается…

А был ли Румянцев моим отцом? Я же на Прохорова похож, это все замечают. И толстыми щеками, и плечами-распялкой, и походкой. И ростом в Прохорова – Румянцев был невысокий. Румянцев был женат на моей матери, так ведь это еще не доказательство. Такой человек вряд ли бросил бы сына и не поинтересовался им за столько лет.

Мне очень нравится Румянцев, но пусть моим отцом останется Прохоров.

Я надумал, куда себя деть к приходу родителей с работы. А схожу-ка я к дяде Юре Иванюку, к тому самому, что на студенческой фотографии смеется в миленькой компании моей матери и ее мужей. Я поговорю с ним по-мужски. Надо бы подготовиться к такому разговору, продумать вступление, вопросы. И вроде сил нет думать об этом. Но мне все равно одно очко дано вперед: я застану его врасплох. Я нашел адрес в маминой записной книжке и поехал.

Когда я был маленьким, дядя Юра часто приходил к нам с женой. Теперь – совсем редко. Они далеко живут и, как говорят, стали тяжелы на подъем.

Дядя Юра очень удивился, увидев меня. Он только пришел с работы, забеспокоился, думал, с родителями что-то случилось. А я не мог с ним объясниться, потому что жена звала его на кухню слить в дуршлаг вермишель, пятилетний Вовка вокруг крутился, а старший, восьмиклассник, с математикой приставал.

– У меня личное дело, – сказал я. – Родители в порядке.

В результате я разбирался с математикой, а дядя Юра с вермишелью. Потом сели ужинать, и меня заставили, хотя я отказывался. Только после ужина мы с дядей Юрой вышли на улицу, чтобы спокойно поговорить.

Глаза у дяди Юры длинные, улыбающиеся. Борода рыже-седая, а голова стала совсем седой. Доброе у него лицо, располагающее. А вот разговор я никак не мог начать. Дядя Юра меня и не торопил.