Продам май (сборник) - Мария Фомальгаут

Когда это было?..

Вот тогда и было… провожал кого-то из своих в очередной зал ожидания, когда увидел их. Сначала даже не обратил внимания, мало ли молодых парней и девчонок бежит с сумками из одного зала в другой… Только потом прислушался, дошло до меня, понял…

— Уважаемые пассажиры, просьба пройти на посадку…

Резво они бежали, ой, резво, где мне за ними угнаться… кто-то хватал за полы пиджака, вы куда, дедушка, у вас сердце не выдержит, я не слушал, бежал за ними, подождите меня, меня… Уже не понимал, то ли бегу, то ли падаю, куда-то в никуда, тянусь, тянусь к взлетной полосе, боже мой, какая она длинная, как далеко огни, огни, и не поймешь уже, то ли самолет это, то ли…

2013 г.

Гнездышки

Каждый раз — как только таял снег, как только уходил ледник, как только начинало по-настоящему проклевываться солнце — появлялись они. Прилетали откуда-то — из ниоткуда, поодиночке, стаечками, стайками, стаями, стаищами, начинали вить свои гнезда.

Поначалу — незамысловатые, простенькие, плетененькие, потом складывали какие-то норки, норочки, норушки из камней, домики, целые города — по берегам рек. День и ночь слышал я их щебетание, суетливое копошение, странные песни, от которых непонятно сжималось сердце.

Мне они не мешали. Ну… почти. Иногда портили что-нибудь в моем собственном доме, в моей работе, но редко, — от землетрясений и тайфунов доставалось больше, про метеорит, я окрестил его Проклятым, уже и не говорю.

А они жили. Слетались — отовсюду, вили гнезда, поначалу их было немного, потом — полчища, полчища, расселялись по всей земле, щебетали, чирикали, шумели — день и ночь. И гнезда становились — все чуднее, уже не какие-то там плетушки, а каменные норы, рвущиеся до самых облаков. Бывали среди их гнезд настоящие шедевры — мне хотелось забрать их себе, и если бы там не пищали птенцы, ей-богу, я бы это сделал…

Их гнезда… в первый год своего изгнания мне было не до них, и ни до кого, ни до чего. Во второй год мне стало интересно — ходил, подолгу разглядывал их колонии по берегам. Потом — год от года — они все больше стали раздражать меня, к стыду своему признаюсь, было время, когда я жег их — хотя бы вокруг моего дома, чтобы не шумели. Потом уже, потом — лет через десять — я понял, что мне не хватает их, и когда они улетали, или когда что-то случалось с их гнездами — больно сжималось сердце…

Вот так мы устроены… в первые годы изгнания чувствовал, что и не выживу — здесь, на чужой планете, что бы там ни орали медики наши про адаптацию, да вы даже не волнуйтесь, мы вам организм переиначили, дальше некуда. Теперь память о родной земле потускнела, — поистерлась, залегла на дно, и когда в прошлом году узнал, что родной земли больше нет, понял, что ничего не чувствую.

Хотя и должен.

А эти…

Поймал себя на том, что жду их — по весне. И весна начиналась для меня не по календарю, не когда сходил снег — а когда прилетали они. И осень приходила — не с холодами, не с остывающим солнцем — а с их прощальными песнями, с какими-то замысловатыми ритуалами, когда они прощались с землей, расходились — по лайнерам, поднимались — на огромные станции, которые одна за другой сходили с околопланетных орбит, улетали.

Мне их не хватало — грешен, бывало, ловил, одного-двух, сажал в клетку, чтобы слушать зимой их щебетание. Умирали — неведомо отчего, вроде бы все было как надо, и тепло, и свет, и вода, и… Я даже гнездышки приносил им в клетку, самые красивые гнездышки… а они умирали.

Весной я ждал их. Вот никогда не было так тоскливо, как по весне, и уже ни при чем тут родина, изгнавшая меня и проклявшая, сгинувшая — где-то там, там, и ни при чем здесь одиночество, от которого хочется выть, все ни при чем… мне не хватало их…

Прилетали… откуда-то из ниоткуда, из каких-то миров, выбирались из челноков, одичавшие, забывшие самих себя, снова начинали — с плетеных хижин, с простеньких гнездышек, снова учились обжигать кирпичи, складывать дома… Снова земля наполнялась их щебетанием — вот сразу же, как только сходил ледник, как только планета потихоньку стряхивала с себя Великое Оледенение. Снова прилетали они — стайчушечками, стаечками, стайками, стаями, стаящами — строили гнезда.

Нет, конечно, мешали, бывало дело — один раз разворотили склад, как только добрались до него, шустрые, да они куда хочешь доберутся, от них разве что укроешь… приворовывали мои приборы, утаскивали к себе, приделывали к каким-то своим механизмам, двигателям… Так что уже трудно было понять, где кончается их цивилизация и начинаются остатки моей собственной…

Они улетали — когда приходили холода, когда остывало солнце, умирало горячее ядро земли, они снова строили свои челноки и станции — от старых к тому времени ничего не оставалось — собирались, решали, кто с кем полетит, кто куда, кто останется, а бывало и так, оставляли каких-то преступников, повторяю, пробовал забрать их себе, пусть перезимуют, перекантуются — не перекантовывались, умирали.

Когда вечные снега укрывали землю — они улетали. Каждый раз бросал свою работу, один раз даже не дотрансформировал время, бросил, стоял, смотрел, как они поднимаются в небо, наматывают прощальные круги — вокруг планеты, уходят — за пределы галактики, за пределы вселенной, куда-то туда, туда… я ждал их — когда остывало солнце, когда от звезд и планет оставались ледышки, когда вселенная умирала, отдав последние крохи своего тепла. Я ждал их — когда вселенная снова сжималась, втискивалась в саму себя, в раскаленный сияющий шар, взрывалась — с ревом и грохотом, освобождая саму себя.

Я ждал их. Когда из первозданного хаоса только-только проклевывались звезды и планеты — я ждал их, хотя и понимал — еще рано. Я ждал их — когда остывала земная кора, рокотали вулканы, сплевывая магму в горячий океан.

Я ждал их. Когда в непролазных джунглях ползали чумазые ящеры — я ждал их. Особенно не хватало их, когда земля покрывалась льдом, когда замерзали пышные леса, ложились в землю матерые бронтозавры и трицератопсы — я ждал их.

Они прилетали по весне… каждый раз следил за ними — еще когда только появлялись в звездном небе тусклые блендочки, с каждым днем становились все ярче, когда с ревом и грохотом падали на землю капсулы, когда выходили они — грязные, обессилевшие, забывшие самих себя.

И начинали вить гнезда.

Вот это я хорошо видел — что они забывали самих себя. Проходили века и века, прежде чем начинали задумываться, кто мы, откуда мы, зачем мы… строили какие-то теории, легенды, и породил Первозданный хаос яйцо, из которого вышли земля и небо, и создал Бог человека по образу и подобию своему, и… Что-то не верится, мистер Дарвин… что ваша прапрабабушка слезла с дерева…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});