Аниськин и снежный человек - Максим Курочкин

Костя озабочено взглянул на часы – на обед он явно опаздывал – и припустил по пыльной улице к своему дому. Во дворе он потрепал между рогами Мухтара, сделал вывод, что давно не причесывал верного друга, смело распахнул дверь и сделал первый шаг в комнату.

То, что случилось потом, надолго отучило его от первых, решительных шагов в комнату. Сначала Костя подумал, что он умирает. От того самого ифарта имени Микарда, от которого умер упырь-Федька. Потом он понял, что еще жив, но живется ему плохо. Холодно, противно, мокро, невесело. Уже спустя секунду Костя смог опять воспринимать действительность адекватно и понял, что какая-то сволочь в родном доме окатила его водой в большом количестве. Как минимум, из ведра. В следующий момент Костя уже держал в обеих руках верного, не в пример козлу, «макарова» которого прекрасно защитила от воды кобура. Дуло пистолета бегало из угла в угол, выискивая негодяя, пытавшегося с помощью такого изощренного метода лишить Костю на время ориентации.

Врага не было. Костя осторожно заглянул под кровать, проверил в шкафу, заглянул за занавеску к Печному. В доме не было ни души, не считая спящего деда. Кто же выплеснул на него ведро воды? Костя пробежался глазами по стенам, косякам, потолку. Ну, конечно! Над косяком входной двери висело порожнее цинковое ведро. Недоброжелатель, проникнув в дом Комарова за время его отсутствия, подвесил это ведро так, чтобы открывающаяся дверь наклонила емкость и вода вылилась на того, кто эту самую дверь открывает. Старая, избитая, даже можно сказать пошлая студенческая шутка.

Или не шутка? Недоброжелатель вполне мог рассчитывать на то, что промокший насквозь участковый заболеет воспалением легких и умрет. Или угодит в санаторий месяца на два. То есть так или иначе, выйдет из строя. Злой и мокрый Комаров с огромным трудом победил лужу, развесил на заборе половую тряпку и одежду, сделал несколько физических упражнений, чтобы привести охлажденный организм в привычное для него состояние и постарался настроиться на приятное.

Кровь привычно и ответственно побежала по сосудам, согрела кожу, взбудоражила мышцы. Нет, голыми руками нас не возьмешь! Не на того напали!

Невидимая Анна Васильевна уже оставила на столе кастрюльку с борщом, накрытую подушкой, блюдце со стрелками зеленого лука, банку со сметаной. Костя потянул носом аромат ярко-красного борща, уловил в нем новые, необычно-аппетитные нотки и на время забыл обо всем на свете.

– Сегодня Анна Васильевна превзошла саму себя, – бросил он похвалу в пространство, – или я такой голодный, что в обычном борще вижу манну небесную.

– Не-а, – не поддержал ни одно из его предположений Печной.

– Да ты еще и не пробовал, – не обиделся Костик.

– Как это не пробовал? Пузо, как барабан.

Костя на мгновение остановился и оценил полноту кастрюльки. Действительно, добрая половина борща уже была уничтожена.

– Нечего опаздывать, – опередил его реакцию дед, – а то шляешься неведомо где. Так все и прозеваешь: и жисть, и пищу, и любовь.

– Ну, пищу-то еще понятно, – вступил в спор Костя, залезая ложкой в банку со сметаной, – а при чем тут любовь?

– А пища и любовь – близнецы сестры, как говорил кто-то.

– Ты вот борщ лопаешь, а не знаешь, что без любви и борща не было бы, – занавеска зашевелилась и с печи свесились знакомые Косте валенки.

– И чего общего между любовью и борщом?

– Все. Борщ-то Калерия принесла. Чуешь теперь? Девка, может, последний намек делает, а тебе все невдомек.

– Борщ и любовь? Неромантично. Любовь должна существовать отдельно, а борщ – отдельно. Книжек ты, дед, мало читал.

– Книжек, может, и мало, а вот неприятности чую носом. Кончатся скоро твои борщи. Тю-тю сегодня твою Калерию. Уведут безразвратно.

– Как это безвозвратно? Чего ты мелешь? – Костя чуть не подавился сметаной.

– Какая сегодня ночь, соображаешь? – от произведенного эффекта валенки деда слегка дрогнули, а ногти в них зловеще шевельнулись.

– Летняя ночь. Седьмое июля, – отрапортовал Костя.

– То-то и одно, что седьмое. Что у нас седьмого?

– День Октябрьской революции. Только это – осенью. Ты, дед, что-то перепутал.

– При чем здесь какая-то революция! Революция – это все фигня. Сегодня – день Ивана Купалы. А это – пострашнее революции.

– Подумаешь, – с облегчением махнул рукой Костик, – у вас тут в деревне – каждый день какой-нибудь праздник. И все друг на друга похожи, как близнецы-братья.

– Э-э-э, нет. Этот – особый. Ты лужи сегодня видел?

Костя немного поднапряг зрительную память и вспомнил: действительно сегодня на дороге ему постоянно попадались затейливые кляксы, словно кто-то ходил по селу и от нечего делать прибивал пыль водой из ведра.

Действительно странные лужи! Поглощенный своими мыслями, он только зафиксировал эти символические кляксы в своей памяти, но не вывел логического обоснования их появления.

Дождя ни вчера, ни сегодня не было, да и не дают дождевые капли таких луж!

– Ну? – потребовал он продолжения у Печного.

– Вот тебе и «ну»! Обычай сегодня такой. Водой всех из ведра окатывать. На счастие, значит.

– Так это ты ведро подвесил? На счастье? – сам не поверил в свое предположение Костя.

– А вот это – сам догадывайся. И вообще. Обижаться не положено. А то счастья не будет.

– Да как ты ведро-то подвесил? На печь еле забираешься. Не мог ты сам полное ведро воды на такую высоту поднять.

– Я еще и не такое могу. Вот как женюсь сегодня на Пелагее, увидишь, на что старые разведчики способны.

Костя прыснул, едва успев проглотить сметану. Дед сочинял так серьезно, так достоверно, что Костя живо представил себе Печного в фраке и валенках и бабушку Пелагею в белом платье и с бзничным пирогом под мышкой.

– Чего иржешь? – обиделся дед, – сегодня сбываются все тайные и нетайные сексуальные желания. Обычай такой, а против обычаев спорить нельзя.

– И какие обычаи бывают на Ивана Купала? – действительно заинтересовался Костя.

Польщенный его интересом дед слез с печи и сел рядом. Костя налил ему чаю и достал из буфета вазочку с карамелью. Дед спрятал горсть конфет в карман и начал:

– Тебе с подробностями или шаляй-валяй?

– Шалая-валяй, – испугался подробностей Костя.

– Тады приготовься. Шаляй-валяй тоже долго.

Рассказывал Печной действительно долго. Перемежал события совсем ненужными подробностями и своими комментариями, ругал нерадивых участников тех далеких событий, одобрял или порицал обычаи, которые дошли до наших дней. Но Косте все равно было интересно. Слушая деда, он с удивлением понимал, что верит всему, что он говорит, верит настолько, что ясно видит картинки, рисуемые живописанием деда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});