Призраки прошлого - Аллард Евгений Алексеевич "e-allard"

– Ну-ну, неплохо, – пробормотал он задумчиво. – А гоночной машиной сможешь управлять? К примеру «Альфа-ромео» 33-го года?

– Не знаю, наверно смогу. 35-го года, 8 Си видел, знаю, как. 130 километров в час даёт. При умении, конечно.

– Молодец. Есть у меня мыслишка снять на эту тему фильм. Пока только идеи.

– Если только консультантом буду. Не собираюсь в актёры переквалифицироваться.

– Ну, ты даёшь, Верстовский. Кто же мне отказывает? – Верхоланцев хитро улыбнулся. – Ко мне все рвутся, готовы бесплатно работать. Ну ладно, – он похлопал меня по плечу. – Дальше посмотрим. Не расслабляйся. Гримируйся, и будем снимать. Сегодня три сцены – в саду, с Мельгуновым и в тачке. Надо оперативно все сделать. Мы и так отстаём, – его лицо посуровело, глаза потемнели.

Я вошёл в ботанический сад, окунувшись в ароматы цветущих деревьев.

И увидел постаревшую, благодаря гриму, Милану. Открытый ворот тёмно-синего платья подчёркивал изящную линию плеч и шеи. Грим состарил её лет на десять, но оставил головокружительно прекрасной. Кажется, и спустя десять лет смогу так же восхищаться её красотой.

– Олег, добрый день! – Милана протянула руки, которые я нежно поцеловал, мгновенно оказавшись рядом.

– Я так соскучился, – сказал я совершенно искренне. – Целую вечность не видел.

– Ты сам виноват, – с притворной капризностью произнесла Милана, лукаво улыбнувшись. – Даже не звонил.

– Я занят был.

– Я надеюсь, хорошо выспался?

– Хорошо, – буркнул я, заметив Верхоланцева.

Милана, перехватив мой взгляд, понимающе поинтересовалась:

– Был неприятный разговор?

– Очень. Он предложил мне сняться в его следующем шедевре. О гонщиках.

– Об этом тебе придётся забыть. Как и мне, – пробормотала она упавшим голосом.

Я хотел с досадой сказать, что это меня устраивает гораздо больше, чем внимание лучшего режиссёра современности, но решил, что будет лучше, если не буду говорить об этом его жене.

Мы прошли через стеклянные двери, очутившись в сказочном тропическом лесу под открытым небом. Дорожки, усыпанные гравием, сходились в центре у небольшого фонтана из камней, составленных каскадом. Бежали весёлые ручейки, сверкающими под солнечным светом. Вокруг суетились техники, проверяли освещение, камеры.

Около нас, как призрак возникла Лиля, сунув в руки каждому по сценарию, незаметно исчезла. Я поискал глазами второго режиссёра, который обычно ходил по площадке, отдавая бестолковые указания, но его нигде не было видно. Зато издалека услышал визгливый голос «тёти Розы», чья багровая физиономия свидетельствовала, что он опять чем-то не доволен. Верхоланцев шёл рядом и лишь криво ухмылялся, слушая вопли продюсера.

– Ладно, давайте репетировать, – буркнул Верхоланцев, оказавшись рядом. – Оперативно. Игоря Евгеньевича не стоит заставлять ждать.

Розенштейн удовлетворённо кивнул.

Я встал около фонтана, дожидаясь Миланы. Услышал стук каблучков, обернулся и сложил руки на груди, стараясь придать своему лицу меланхоличное выражение, что далось с большим трудом.

– Зачем ты хотела меня видеть, Белла? – произнёс я первую реплику.

Она смутилась, замешкалась и, запинаясь, пролепетала:

– Франко, ты единственный, кто можешь мне помочь.

– Правда? С чего это вдруг? – грубо буркнул я.

Её взгляд затуманился, показались самые настоящие слезы. В такие моменты я особенно восхищался Миланой, её точной, естественной игрой. Ощущал вдохновляющую энергию, исходящую от неё. Она обволакивала своей силой, заставляла подниматься к ней, на высоту её актёрского мастерства.

– Мне очень нужны деньги, Франко, – обречённо проговорила Милана. – И…

– И ты готова на любые условия? – быстро перебил я её, взял за руку.

Она отвела глаза и пробормотала:

– Не на любые, но…

– Тридцать процентов. Устроит? Дон Марчиано предпочитает пятьдесят, но я не такой жадный, – как можно небрежней бросил я.

Она вздохнула, прекрасные глаза наполнились до краёв искренней печалью, на миг стало по-настоящему стыдно, что я её огорчаю.

– Ты больше не любишь меня, я понимаю. Злишься на меня…

– Злюсь? Ну что ты. За что мне на тебя злиться? – со злой иронией процедил я. – Ты меня бросила, свидетельствовала против меня в суде, так что я получил по полной программе. Писал тебе каждый день, но не получил в ответ ни строчки. И почему я должен злиться? Ты променяла меня на этого нищего музыкантишку.

Казалось, я говорил вдохновенно, ощущая, что, получается, сказать именно так, как я бы хотел это сказать женщине, которую обожаю.

– Стоп! – услышал я недовольный окрик главрежа. – Верстовский слишком надрывно. Через край. Больше сарказма.

– Господи, да он все равно лучше не сыграет, уе… ще, – зашипел презрительно Розенштейн. – Закругляйтесь быстрее. Снимайте.

Верхоланцев отчеканил:

– Давид, не мешай.

Розенштейн набычился, но промолчал, лишь бросал злобные взгляды исподлобья.

– Продолжаем.

– Ты променяла меня на этого нищего музыкантишку, – повторил я, представив с иронией, что ситуация повторяется: Милана променяла знаменитого режиссёра на нищего репортёра.

– Франко, не мучай меня, я согласна на все твои условия.

– Хорошо, – я вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт, сунул ей в руки и повернулся, чтобы уйти.

Я услышал тихий вскрик Миланы, но, не оглядываясь, направился быстрым шагом к выходу.

– Отлично! – заорал неожиданно Розенштейн, вскакивая с раскладного стула. – Вот так снимаем и идём вперёд.

Я вопросительно взглянул на Верхоланцева.

– Не спеши, Давид, – с кислым видом проговорил главреж, тяжело встал, опираясь на трость.

Прихрамывая, подошёл к Милане, поманил меня.

– Что плохо получилось?

– Нет-нет. Все нормально. Но…

– Что тебя не устраивает?! – я, Милана и Верхоланцев, все трое синхронно вздрогнули от визга «тёти Розы». – Все прекрасно, Верстовский лучше не сыграет все равно!

– Давид, дай мне сделать то, что я хочу, – холодно проговорил Верхоланцев. – Успокойся, мне нужно время.

– Зачем?! – не унимался «наиглавнейший церемониймейстер», распаляя себя все сильнее.

Его лысая макушка начала багроветь. Но Верхоланцев полуприкрыл глаза, очень спокойно ответил:

– Мне не нравится конец этой сцены. Семён, что ты на эту тему думаешь? – обратился он к скучающему в углу сценаристу. – Сухо, без эмоций. Давай подумаем, что можно изменить.

– Можно вот это, – быстро черкнув что-то в блокноте, сказал сценарист.

– Да, я помню, ты это предлагал, – кинув взгляд, произнёс задумчиво Верхоланцев.

– Дима, мы в график не уложимся! – не отставал Розенштейн. – Игорь Евгеньевич должен улететь через два часа.

– Давид, мне все равно, когда должен улететь Игорь Евгеньевич, – бросил, не поворачивая головы, главреж. – Закажи ему билет на другой самолёт.

– Он не успеет на спектакль! – зашёлся в истерике продюсер.

– Да всем насрать. У нас уговор был – никакой параллельной работы. Для Мельгунова я сделал исключение. Обойдётся хоть раз. Ну, так что, Семён, что ещё можешь предложить?

Они стали о чем-то беседовать, не обращая никакого внимания на красного, как рак Розенштейна, который чуть не лопался от злости. Продюсер потоптался на месте, пронзая меня лютым взором, будто считал главным виновником задержки. Удалившись к своему месту, шлёпнулся на возмущённо скрипнувший под массивной тушей стул.

– Олег, Милана, импровизируйте, – неожиданно предложил Верхоланцев. – Что-нибудь от себя. А мы посмотрим.

Я недоуменно взглянул на него, увидев мою растерянность, главреж ободряюще улыбнулся.

Мы начали обыгрывать сцену, по-разному. Верхоланцев постоянно оставался недоволен. Наконец, после того, как я отдал Милане конверт, она вдруг быстро подошла ко мне и бросилась на шею. Я растерялся, но буквально через мгновение пришёл в себя, прижался к её губам, ощущая, как обволакивает облако пьянящего аромата духов.