Красный Дракон Империи - Евгений Владимирович Панов

для них времена и потом уехать куда подальше от ставшего таким негостеприимным города.

Партийная организация города и городских предприятий тоже была тщательно вычищена. Брать взятки, воровать, присваивать чужое имущество стало смертельно опасно. Жалобы на меня, сотрудников НКВД, на начальника уголовного розыска Красношеева, на начальника УНКВД Медведя шли буквально мешками. Зато мы добились того, что можно было, обвешавшись золотом, ночью спокойно пройти пешком через любой район города. Простые люди наконец-то вздохнули свободно. К слову сказать, преступность до этого в Питере процветала.

Я как-то бросил фразу «бандитский Петербург», и она пошла гулять в народе. Одним из результатов моих действий стал строгий выговор, вынесенный Кирову по партийной линии. Я думал, что он обидится, но нет, сам мне позвонил и одобрил мою работу. Сталин также был доволен проделанной работой и особенно тем, что не утопили город в крови, хотя ряды землекопов и вальщиков леса существенно пополнились. Также Сталин просил выразить благодарность всем участникам проведённой операции.

В последний, десятый, день состоялось общее построение оперативников НКВД и уголовного розыска. К сожалению, не обошлось без потерь. Несколько человек погибли в перестрелках. В таких случаях притоны, где оказали сопротивление и убили наших сотрудников, зачищались полностью. Я приказал выделить средства из фондов НКВД на пожизненную пенсию семьям погибших, взять под контроль их детей, если они были, и помочь им с дальнейшим поступлением на учёбу в выбранные ими учебные заведения. И, конечно, обязательно решить квартирный вопрос. Пообещал лично проконтролировать исполнение.

На построении я передал благодарность за проделанную работу от товарища Сталина, и всем были вручены знаки «Почётный работник ВЧК-ГПУ». На построении присутствовал Жданов, который также со своей стороны выразил благодарность всем сотрудникам и пообещал по линии обкома и горкома ВКП(б) всевозможную помощь.

После построения я отвёл в сторону Андреева, командира конвойной роты, и съездил с ним к нему домой. У его сына была астма, и мне пришлось, выставив за дверь родителей, почти час заниматься его лечением. Когда я вышел из комнаты с бледным лицом, чем изрядно напугал хозяев, мальчишка крепко спал, ровно дыша полной грудью. Жена Андреева хотела было упасть на колени передо мной, но я в последний момент удержал её, прижал палец к губам, давая понять, что о произошедшем нужно помалкивать, и, кивнув на прощание, молча вышел из квартиры. Нужно тоже отдохнуть. Всё же лечение отнимает немало сил.

А на следующий день я собрал свои вещи, попрощался со Стрельниковыми, попросил присмотреть некоторое время за Настей и самолётом вылетел в Москву. Седых со своими людьми так и сопровождал меня все эти дни безотлучно и теперь с гордостью носил наградной знак и повязку на руке. Словил пулю в одном из притонов. И хотя рану я ему почти полностью залечил, повязку он так и оставил. Видимо, для форсу и героического образа.

В Москве на аэродроме нас встречал Власик. Загрузившись в машины, поехали в Кремль к Сталину. С собой я вёз несколько бобин с отснятым материалом и большую пачку фотографий для отчёта о проделанной работе.

В кабинете Сталина сидело ещё двое. И если один из них мне был хорошо знаком по старым фото и по характерному пенсне, то второго я сразу и не узнал. Лишь после того, как напряг память, вспомнил, что это Серго Орджоникидзе, нарком тяжёлой промышленности, член Политбюро ЦК ВКП(б). Сказать, что он был разъярён, это ничего не сказать. И причину его ярости я прекрасно знал, потому и захватил с собой папку с фотоснимками. Не успел я войти, как он буквально набросился на меня, осыпая русскими и грузинскими ругательствами. Сталин при этом сидел за своим столом с явно недовольным видом. Когда накал ругательств дошёл, видимо, до своего апогея, Орджоникидзе попытался схватить меня за грудки, но застыл в оцепенении с протянутыми в мою сторону руками с растопыренными пальцами, буквально в считанных сантиметрах от меня.

– Товарищи, а что, собственно, происходит? – спокойно задал я вопрос, уже зная ответ.

Сталин тяжело вздохнул и, раскурив трубку, сказал:

– Твои абреки, Виктор, застрелили его ближайшего помощника и друга.

– Вы разрешите, товарищ Сталин? – Я кивнул в сторону Орджоникидзе.

Сталин чуть заметно кивнул и, прищурившись, смотрел через дым, идущий из трубки. Я бросил на угол стола папку с фотографиями и протоколами и положил ладони на виски застывшего Орджоникидзе. В его глазах уже не было ярости, а были лишь страх и непонимание того, что происходит.

Ну что можно сказать? Ни рыба ни мясо. Любит власть, буквально купается в ней. С одной стороны, поддерживает Сталина, а с другой – вовсю заигрывает с троцкистами, позволяя им в своём присутствии обсуждать свои планы. В подчинённом ему ведомстве вовсю процветают приписки, поощряется нарушение технологии производства в погоне за количественными показателями. Я так и показал Сталину рукой, что, мол, ни то ни сё. Он молча кивнул.

– Отпусти его, Виктор. – Сталин выпустил клуб дыма. – Сейчас разговор будет серьёзный.

Я слегка повёл рукой, и Орджоникидзе рухнул на колени.

– Поднимайся, Серго, и сядь. – Сталин встал из-за стола и подошёл ближе. – Сейчас товарищ Головин всё всем объяснит.

Орджоникидзе молча сел за стол, бросая на меня испепеляющие взгляды. Я лишь хмыкнул и молча разложил на столе фотографии, на которых в одном из притонов извращенцев был запечатлён правая рука Орджоникидзе, да не один, а на мальчике, явно несовершеннолетнем, в окружении таких же малолетних голых девочек. Получилось так, что в облаве на тот притон я принимал участие и, прежде чем пустить извращенца в расход, считал у него память, оттуда и узнал, кто он и чей помощник и друг. Я также молча толкнул пару особо пикантных снимков в сторону Орджоникидзе.

– Есть ещё киноплёнка. Я десять минут сдерживал парней, чтобы они не разорвали его раньше времени. – Я не стал рассказывать, что на самом деле извращенца не пристрелили, а он сдох страшной смертью, отрывая от себя куски плоти.

– Кито ещё это видел? – Сталин был в бешенстве.

– Те, кто видел и участвовал, больше никому об этом не смогут рассказать.

Сталин лишь кивнул, а вот Орджоникидзе явно подумал, что я зачистил всех свидетелей. А я лишь заблокировал у всех часть их воспоминаний. Мне вообще этим пришлось заниматься много, так что практика была большая. Особенно много пришлось работать с детьми, ставшими жертвами извращенцев, удаляя у них воспоминания о проведённом в притонах времени.

– Виктор, посиди в приёмной, попей чай с товарищем Поскрёбышевым. – Сталин трубкой указал на дверь.

В приёмной уселся