Рейтинговые книги
Читем онлайн "Дни моей жизни" и другие воспоминания - Татьяна Щепкина-Куперник

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 157

— Моя райская птичка, не уходи…

Я стояла на коленях у его постели и твердила ему все ласковые слова, какие умела, все слова надежды, которым сама не верила. Радостные слова шептала ему, глядя в лицо смерти… Шептала, вся залитая жалостью и любовью. А он только твердил:

— Говори… говори еще, Лель мой маленький… щебечи, мой бенгали…

И постепенно под мой шепот он забылся, затих — со светлым лицом.

Я не могла оторваться от него… В комнату вошла его жена.

— Он заснул… — сказала она как-то беззвучно. — Теперь его лучше не будить… и доктор не велел больше волновать его.

Я покорно встала. Больше мне здесь нечего было делать. Властно, как сама судьба, стояла эта бледная женщина у дверей.

Глаза наши встретились.

Я высвободила руку, которую он держал, и даже во сне страдальческое выражение исказило его черты.

Я наклонилась, поцеловала его нежно… и опять просветлело его лицо.

Шепнула ему, не слышащему уже:

— Прощай…

И двери затворились за мной…

И двери затворились навсегда за первой любовью моего сердца.

Больше я не видала К.С.

А о смерти его весть пришла ко мне уже в деревню, где я гостила у С. П. Кувшинниковой.

Жизнь в Москве

Осенью после смерти мамы я переехала с Наташей сначала в «Лоскутную гостиницу», управляющим которой был ее родственник, предоставивший нам две хорошие комнатки за 35 руб. в месяц. Потом, после лета, она уехала служить в Киев, а я побоялась оставаться одна в «Лоскутной», да это мне и дорого было, и нашла себе номер за 25 рублей в меблированных комнатах «Мадрид», славившихся относительной чистотой, благопристойностью и центральным положением. Это, собственно, был целый дом, выходящий на три улицы — Тверскую, Леонтьевский и Чернышевский переулки.

С Тверской были комнаты пошикарнее: там останавливались разные приезжие знаменитости, жили артисты. Подъезд внушительный, с зеркалами, коврами, широкой лестницей и важным швейцаром. Эта часть дома называлась «Лувр». С Леонтьевского все было скромнее: и вход, и цены, и комнаты. Но было по возможности комфортабельно и чисто и там, и тут. У меня была скромная комнатка, вернее, полторы: крохотная передняя, отделение для спаленки, а в «большой» комнате — мягкая мебель, письменный стол, этажерка с книгами, больше ничего. Но уют придавали кое-какие еще детские безделушки, захваченные из дома, портреты и моя всегдашняя слабость — живые цветы.

Правда, окна выходили во двор, и, кроме неба, крыш да совершавших сентиментальные прогулки котов, ничего видно не было. Я съездила в Киев проводить Наташу и вернулась в Москву. Впервые я поселилась совершенно одна. С непривычки было как-то жутко и одиноко. И отчасти была тягостна ограниченность четырьмя стенами моей каморки. Невольно вспоминалась прежняя возможность ходить из комнаты в комнату, и не хватало этого.

Правда, у меня было много работы, много знакомых, но по-настоящему до меня не было никому дела, и я чувствовала себя очень одинокой по временам. Еще до поездки в Киев я узнала, что к Коршу принята молодая актриса, продебютировавшая с огромным успехом и сразу завоевавшая первое положение в труппе, к сильному негодованию тогдашних премьерш, — Яворская. Она была родом из Киева, и я знала ее родителей, которых встречала у общих знакомых. Но с ней я знакома не была, так как в мое киевское время разница в четыре-пять лет, бывшая между нами, казалась велика: я была подростком, а она уже успела выйти замуж прямо с гимназической скамьи за учителя словесности, разойтись с ним и уехать в Петербург на драматические курсы.

Теперь я слыхала от общих знакомых — Саблина, Гольцева, писателя Михеева и др., что она необыкновенно интересная молодая женщина, знала, что она живет в «Лувре», занимает самый лучший номер, что у нее бывает много народу и очень весело. Они все уговаривали меня познакомиться с ней, но мне еще тогда после смерти матери как-то не хотелось «веселого общества», и я отказывалась. Во время моей поездки в Киев я встретила ее старушку мать — типичную немецкую хозяйку, которая стала расспрашивать меня, как живет ее дочь в Москве. Я ответила только то, что знала, но добрая старушка из моих слов сделала самые печальные выводы, что ее дочь расточительна, что она окружила себя неподобающим обществом, и т. п. и т. п., и написала ей строгое письмо, со ссылками на меня.

Через того же Михеева я узнала, что «Яворская очень на меня в претензии, что я бог знает что наговорила ее матери». Я вспыхнула от негодования, так как если с юных лет я в чем-нибудь не была грешна и до сего часу, это в сплетнях: ненавидела их и в других, и уж, конечно, не допустила бы до них себя. Меня по юности и горячности так возмутило, что меня могли заподозрить в чем-то, казавшемся мне презренным, что я долго думать не стала: схватилась с места — и как была побежала в «Лувр»: какими-то коридорами, темными переходами, лестницами, спусками, соединявшими внутренним ходом «Мадрид» с «Лувром». Им, кроме прислуги, обычно никто не пользовался, но я не хотела даже терять времени на то, чтобы одеться. Я помню, как стучали мои каблуки, когда я бежала по скупо освещенным коридорам, а за мной едва поспевал, сконфуженно пыхтя, толстый Михеев. И не предчувствовала я тогда, что бегу навстречу одному из главных факторов моей жизни.

Эти катакомбы впоследствии Гольцев окрестил «Пиренеями», вспомнив историческую фразу: «Нет более Пиренеев», — так как с моей легкой руки по «Пиренеям» установилось правильное сообщение между «Францией» — Лувром и «Испанией» — Мадридом, и мы и наши друзья пользовались ими постоянно. «Пиренеи» видели с тех пор много неожиданных гостей: разные московские знаменитости, профессора, артисты пробирались по ним — шелестели шелковые юбки, и в спертом воздухе «Пиренеев» оставались струйки тонких духов.

Очутившись в устланном ковром коридоре «Лувра», я решительно постучалась в двери и услышала: «Войдите!» — сказанное очень своеобразным, хрипловатым и словно надтреснутым голосом. Я очутилась в большой полукруглой комнате, всеми пятью окнами выходившей на площадь и Тверскую, установленной синей мебелью. В комнате было много корзин с цветами и много народу. Навстречу мне встала очень стройная, изящная женщина в белом суконном домашнем платье. Первыми кинулись мне в глаза заложенные греческим узлом на затылке золотистые волосы, сияющий серо-голубым светом взгляд и нервная улыбка большого, но прекрасной формы рта. Она слегка вопросительно смотрела на меня: я, верно, была очень забавна в своем старании не смущаться и в благородном негодовании. Михеев поспешил назвать меня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 157
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу "Дни моей жизни" и другие воспоминания - Татьяна Щепкина-Куперник бесплатно.
Похожие на "Дни моей жизни" и другие воспоминания - Татьяна Щепкина-Куперник книги

Оставить комментарий